Александр Щербаков. Своим голосом

 Поет Русский народный хор им. М. Шрамко (г. Абакан). Песня "Ой туманы мои растуманы". В другой видеозаписи - в середине данного материала - вы сможете увидеть целый концерт этого коллектива.

К стыду своему, о Михаиле Лукиче Шрамко я узнал лишь на закате его жизни, когда мне предложили написать о нём очерк для книги, посвящённой выдающимся деятелям художественного народного творчества в нашем крае. Я искренне удивился: да как же так? Можно сказать, всю жизнь писал о народных талантах, в том числе – о самодеятельных артистах драмы, певцах, музыкантах, даже получал за эти работы диплом лауреата краевой премии, а вот о выдающемся Шрамко слыхом не слыхивал? Не свела раньше судьба, как говорится. Но тем с большим интересом теперь я ждал встречи с ним, предвкушая новое открытие для себя. И, надо сказать, герой вполне оправдал мои ожидания.

Специально приехав в Минусинск, где он жил, я раздобыл в отделе культуры районной администрации его телефон и к концу дня позвонил. Хрипловатый, но довольно бодрый голос радушно ответил: «Приходи хоть сейчас. Я, правда, болею, забюллетенил что-то, но, поди, расскажу, о чём спросишь. Тут от гостиницы – рукой подать до нашей Краснопартизанской. На собаку не обращай внимания, не тронет…»

Деревянный дом под названным номером, невысокий, но основательный, можно сказать, типичный для старинных кварталов Минусинска, действительно оказался неподалёку. Нажав на щеколду, я распахнул тесовую калитку, шагнул во двор и, хотя тут же был встречен довольно грозным лаем широкогрудого пса, сидевшего на цепи, с оглядкой протрусил к двери. В сенцах поднялся по ступенькам и хотел было постучать в тяжёлую дверь избы, но услыхал поощрительный голос хозяина:

– Проходи, проходи смелее!

В просторной комнате с дивана навстречу мне поднялся сухопарый, довольно моложавый старик, с редкими седыми волосами, в безрукавой майке, в домашних шароварах и, пожав мне руку, как старому знакомому, пригласил раздеться. А сам, шибко припадая на одну ногу, прошёл к столу, заваленному коробками и склянками из-под лекарств, присел на табурет и снова стал извиняться за своё нездоровье:

– Так не вовремя подхватил эту простуду! Все звонят, ждут не дождутся, когда на ноги встану да за работу возьмусь.

Едва я разделся и настроил свой диктофон, как Михаил Лукич без особых предисловий заговорил, горячо жестикулируя и посверкивая глазами:

– В 1967 году началось. Она пригласила меня в Дом культуры, попросила организовать хор, предложила условия. Правда, условия были тяжёловатые, мы не имели подходящего помещения для репетиций. Был всего один автобусик, «Кубанец» его называли, с таким маленьким окошечком. Мы туда набивались по тридцать пять – сорок человек, стояли на одной ноге…

– Погодите, погодите! – растерялся я. – Кто это «она»?

– Как кто? Нина Фёдоровна Панкова. Не знаешь? Она в то время была директором Дома культуры в Абакане, после этого работала директором театра драмы, потом – известного театра «Сказка», а теперь возглавляет культурный центр городской. На её глазах проходило становление нашего русского народного хора. Надо отдать должное этой женщине, не поскупись на доброе слово о ней, она настоящий работник культуры, заканчивала наше училище. А я там, как в сорок седьмом году поступил, так и до пенсии работал, открыл заочное народное отделение…

Бурный монолог странного рассказчика ещё долго фонтанировал в том же духе, выплёскивая всё новые и новые события, даты, лица, но я уже ничего не понимал. Какой хор? Какое училище? Какое отделение? Пришлось вежливо прервать почтенного артиста:

– Михаил Лукич, дорогой мой, так дело не пойдёт. Давайте приведём беседу в какую-то систему. Ведь мы с вами впервые видимся. Я совершенно не знаю ни вас, ни вашего дела. Да и многие будущие читатели пока не знают. Надо, видимо, представиться, начать с самого начала: родился, крестился, женился, пришёл в художественную самодеятельность…

Собеседник мой после этих слов как-то сник, опустил костлявые плечи и посмотрел на меня со скукой и разочарованием в глазах:

– Да ведь мне, брат ты мой, уже семьдесят третий годок. Если я начну тебе рассказывать житие Михаила Шрамко, то мы просидим, наверно, до третьих петухов. И потом – кому это интересно: «родился, крестился»? Надо по делу судить о человеке.

Однако я всё же настоял на своём и вытянул-таки из Михаила Лукича некоторые детали его «жития».

Родился он в 1924 году в селе Тигрицком Минусинского района, в крестьянской семье. С юности тянулся к песне, к музыке. «Самоукой» овладел игрой на балалайке, на мандолине. Участвовал в сельской самодеятельности. Когда началась война, как и все его одногодки, работал за троих в обезлюдевшем колхозе, а потом сам ушёл на фронт. Не раз побывал в пекле сражений. В одном из боёв получил тяжелую рану. Попал в госпиталь. Раздробленная нога срасталась медленно. Соседом по госпитальной койке был неунывающий солдат-баянист, уже нацеленный на выписку. Михаил с удовольствием слушал его игру, а когда сам стал выздоравливать, попросил подержать баян. И, к своему удивлению, довольно быстро подобрал на слух полюбившиеся мелодии. Слух у него оказался на редкость музыкальным, что называется, абсолютным. И вскоре уже весь госпиталь считал его заправским баянистом.

Война подходила к развязке. Михаил хотел остаться на службе в армии, мечтал о военной карьере, но после ранения его, инвалида, «списали подчистую». Вернулся в родные края. В Минусинске ему как баянисту предложили пойти в детскую воспитательную колонию заведующим клубом, если точнее – начальником культурно-воспитательной части. А потом, в 1947 году, пригласили одновременно преподавать в Минусинском училище культуры, которое только что образовалось. Через несколько лет колонию прикрыли, и Михаил Лукич полностью перешёл на работу в училище.

– Без специального музыкального образования? – спросил я с плохо скрытым удивлением.

– Если формально, то считайте и так, – ответил он довольно беспечно. – Поступал я в Красноярское музыкальное училище, учился заочно, закончил курса четыре, а потом заболел, что-то бронхи у меня барахлить стали, и я бросил учёбу. Сам доходил «до спеца». Слушал людей, читал книги, много записями песен занимался…

Наверное, нет и сегодня в крае Дома культуры или даже сельского клуба, где бы не работали ученики Михаила Лукича. Ведь он без малого сорок лет преподавал в главной кузнице кадров для этих учреждений, Минусинском училище культуры, и хороведение, и музыкальную литературу, вёл также классы баяна и хоровой.

Именно он открыл в училище отделение народно-хоровой специализации (очное и заочное), был его руководителем и душой. Это отделение стало там одним из ведущих. А Михаила Лукича, даже когда он ушёл на пенсию, часто приглашали на занятия как незаменимого консультанта.

Но всё же своим главным детищем и даже главным делом жизни Михаил Шрамко считал создание Абаканского русского народного хора. Кстати, накануне нашей беседы он отметил 30-летний юбилей. Было о чём повспоминать участникам коллектива и его поседевшему руководителю…

Чтобы понять, что все эти годы были для Шрамко не просто привычной работой с группой самодеятельных артистов, а настоящим подвижничеством, достаточно подчеркнуть такую деталь. Когда директриса Дома культуры Нина Панкова предложила ему организовать народный хор в Абакане, Михаил Лукич жил в Минусинске, в том самом деревянном доме на Краснопартизанской, в котором мы беседовали с ним, и значит, на работу ему, «безлошадному», нужно было ездить... за 25 километров! Но это, представьте себе, ничуть не смутило его. Он действительно все эти годы почти каждый божий день (а уж трижды в неделю – обязательно) мотался на рейсовом автобусе из Минусинска в Абакан и обратно. В дождь, в снег, в мороз. Обычно приезжал в ДК к пяти-шести вечера, отводил занятия и бежал (хромоногий!) на автостанцию, чтобы успеть к последнему автобусу, и часов в десять-одиннадцать возвращался домой. Он и тогда, в пору нашей встречи, ездил точно так же, несмотря на свои семьдесят с гаком. Разница была лишь в том, что для него, инвалида войны второй группы и ветерана труда, в последние годы проезд стал бесплатным.

Но при всей необычности это только житейские штришки. И основные трудности для руководителя хора, конечно, заключались в другом. Во-первых, народный хор нужно было создать, считай, на пустом месте. Дотоле его не существовало в природе. А во-вторых, Михаил Лукич изначально задумал его широко, с настоящим размахом и, главное, со своим лицом. Он рассуждал так. Вот существует, положим, хор имени Пятницкого. Можно сказать, эталонный общероссийский. Но есть ещё хоры – кубанских казаков, отражающий колорит Кубани, традиции казачества, звучащий по-своему на весь южный край; уральский народный – на Урал, омский – на Западную Сибирь… Ну, а почему бы не создать народный хор в верховьях Енисея, на юге Красноярского края, в знаменитой Минусинской котловине, который бы отражал культурно-бытовые, танцевальные, песенные особенности этой своеобычной земли, да и соседних областей Восточной Сибири?

Эти замыслы могли бы показаться слишком претенциозными, если бы Михаил Шрамко во многом не воплотил их в жизнь. Да-да, именно так. Его коллектив с ярких афиш подавался как Абаканский русских народный хор – лауреат всесоюзных и всероссийских фестивалей и конкурсов народного творчества. И в этом не было рекламного перехлёста. Народный хор под руководством Михаила Шрамко действительно не однажды отмечался на конкурсах и фестивалях, объехал многие города и веси России, бывшего Союза, уже в первые годы своего существования бывал и за границей – в Монголии, в Бельгии, в Люксембурге, во Франции… Притом имел там огромный успех («Нас забрасывали цветами!»). Многие зарубежные слушатели не верили в его самодеятельность, наслышанные о мастерстве сибирских артистов, валили валом и охотно раскошеливались, платя, как это было, например, в богатых кварталах французских городов, по двести франков за билет.

И недаром руководителю хора уже на третьем году деятельности его незаурядного коллектива, после выступлений в Туве, соседке и сопернице Хакасии по соревнованию, было присвоено звание «Заслуженный работник культуры Тувинской АССР». Диплом вручил сам тогдашний руководитель республики Салчак Тока, который в ответ на ревнивые замечания иных местных деятелей культуры без обиняков сказал: «Да, у нас много профессиональных коллективов, но ни один из них не стоит этого самодеятельного».

Чем же покорял зрительские души Абаканский народный?

Рассказывая о своём хоре, Михаил Лукич постоянно подчёркивал, что он создан у него «по образу и подобию» Пятницкого, с тремя полноценными группами – хоровой, танцевальной и оркестровой. Чтобы, выступая то по отдельности, то вместе, они придавали разнообразие представлению, усиливали его зрелищность и в то же время чисто по-народному, как хоровод за околицей, органически соединяли и песню, и танец, и драматическое действо.

Впрочем, это – азы сценического искусства, которые знают и стараются учитывать все. Если же говорить о более существенных особенностях Абаканского хора и художественного почерка его руководителя, то их, наверное, точнее всех определила и выразила Галина Владимировна Фуфаева, заслуженная артистка Российской Федерации, много лет работавшая главным хормейстером знаменитого хора имени Пятницкого.

В былые времена в нашем крае действовали так называемые творческие лаборатории. Они проводились обычно в Шушенском, куда собирались руководители художественных народных коллективов не только со всего края, но даже из соседних областей и республик. Главной темой изучения был как раз синтез народного искусства. На предмет обсуждения приглашались и коллективы самодеятельности из окрестных городов и районов, в том числе Абаканский народный хор Михаила Шрамко. В проведении этих творческих лабораторий участвовали такие признанные авторитеты в области народного искусства, как та же Галина Фуфаева, Валентин Левашов и другие. И вот после одного из выступлений Абаканского хора, очарованная мастерством и оригинальностью многих номеров, Галина Владимировна сказала примерно так:

– У Михаила Лукича такой репертуар, которому может позавидовать любой государственный хор. Почему? Да потому, что репертуар у него свой, глубоко самобытный. Он никого не копирует, а ищет и находит своё лицо.

Однажды Фуфаева даже взяла у Михаила Шрамко понравившиеся ей произведения «Не ходи, моя милая» и «Подуй, буйный ветер», чтобы предложить их Левашову для включения в репертуар хора имени Пятницкого. И только её внезапная болезнь и скорый уход из жизни помешали осуществить эту идею.

«Своё лицо». Эти слова, сказанные прославленным хормейстером, пожалуй, ключевые в определении физиономии художественного коллектива, созданного Михаилом Шрамко. Не случайно они вынесены мною в заглавие данного очерка. Да и сам Михаил Лукич не однажды в нашем разговоре употреблял их, объясняя цели и задачи своей работы с коллективом. У него на сей счёт имелась даже собственная философия. Своего лица, рассуждал он, искусственно выдумать невозможно. Оно складывается и проступает естественно, как органическое отражение особенностей местного населения, его уклада, традиций, культуры, в том числе песенной и танцевальной. Мой собеседник подчёркивал, что в репертуаре его хора содержатся лишь две расхожие народные песни – «Далеко, в стране Иркутской» и «Славное море, священный Байкал», да и те он взял по настойчивой просьбе хакасского «Интуриста», перед восточными гостями которого, прибывающими через Иркутск и Байкал, хору частенько приходится выступать. Остальные произведения – самобытные, которые не встречаются у других.

Абаканский русский народный хор 1994 год - юбилей М.Л.ШРАМКО

Но как же достигалась эта самобытность?

А тоже самым естественным путём – учёбой у народа. Работая в Минусинском культпросветучилище и руководя Абаканским народным хором, Михаил Лукич не только скупал все песенники, репертуарные сборники, какие попадались, но и сам постоянно изучал, записывал народные песни, частушки, припевки. Со своими студентами – добровольными помощниками, а то и один, он выезжал в экспедиции по сёлам. Объехал почти весь край, побывал в самых северных районах, заглядывал даже в Иркутскую и другие соседние области и республики. Но особенно тщательно исследовал песенное творчество южных и восточных районов края. Наиболее активно вёл эту работу в 60–70-е годы, не бросал и в конце жизни.

Помню, как, прервав беседу, Михаил Лукич взял меня за рукав и повёл через прихожую по крутой лестнице вниз, в полуподвальный этаж дома, где за тесноватой кухонькой была ещё одна комната. Там, пошарив в сумеречном углу, передвинув какие-то ящики, коробки и шуршащие бумажные свёртки, он выворотил откуда-то из-за дивана огромный чемоданище, напомнивший мне те баулы, с какими таскались тогда вездесущие челноки, поставил его передо мной, щёлкнул замками и с торжественным видом поднял крышку.

Во чреве обшарпанного чемодана я увидел целую груду… магнитофонных катушек и кассет. На них были наклеены формуляры с адресами и названиями записанных произведений.

– Вот что собрал я за сорок лет. Здесь более двухсот только редких, оригинальных народных песен, не считая известных. О бесчисленных частушках и прочем уж не говорю. Как видите, храню. Поверьте, всё это представляет огромную ценность.

Глядя на уникальную песенную гору, я не мог не заинтересоваться самой методикой или, выражаясь по-нынешнему, технологией записей образцов народного творчества.

– Сейчас расскажу, – кивнул Михаил Лукич, с трудом загоняя в прежний угол своё сокровище.

И когда мы снова поднялись в верхнюю комнату, я включил диктофон. Прослушаем вместе рассказ старого охотника за русскими песнями:

– Методика моя такова. Вот приезжаю я в село. Один или с учениками, всяко бывало. Нахожу сначала заведующего клубом, потом комсомольского работника (теперь их, правда, не стало) и спрашиваю: «Кто у вас из старушек поёт?» Они, как правило, отвечают: «Так у нас многие поют. Вот, например, Марья Ивановна». – «Хорошо, – говорю, – где она живёт?» Мне дают адрес, я иду или еду, если под рукой наш автобус, к этой Марье Ивановне. Ну, она сперва вроде отнекивается, тушуется, а потом говорит: «Да вот ещё одна поёт, Прасковья, соседка, да ещё Пелагея на другом конце села…» Я их собираю и назначаю встречу: «Приходите вечером в клуб».

Жду, волнуюсь: вдруг не придут? Но потом смотрю – тянутся к клубу помаленьку. Часам к шести соберётся их полдесятка или побольше. Сначала обычно стесняются, не заводятся. Но у меня на такой случай всегда в запасе бутылочка хорошего коньячку. Может, и незаконно, но бывает и такое: выдам им граммов по тридцать, глядишь, распоются. Я начинаю записывать. Много, конечно, знакомых песен попадается, но всё равно делаю вид, что внимательно слушаю, записываю. Ну, а уж как дойдёт до незнакомой – тут я навостряю уши. Стараюсь хотя бы первые слова взять на карандаш – одного куплета, второго, третьего. Чтоб их не перебивать. Если прямо попросишь продиктовать, они не могут, не помнят, а когда поют – помнят. Так восстанавливаешь текст. Попадаются диалектные слова – переспросишь, как звучат, что означают.

Бывает, что песня вроде знакомая, но поётся здесь на свой лад. Это сплошь и рядом. Я часто сравнивал свои записи и записи известного нашего фольклориста Кости Скопцова, с которым мы дружим уж лет сорок: порой тексты только чуть различаются, а мелодии – совершенно разные. Или взять общеизвестные песни, допустим, «Покрасился месяц багрянцем». Все знают вариант, который Лидия Русланова поёт, но в селе Курганчики, в Курагинском районе, я записал абсолютно другой вариант, а в Ермаковском – ещё и третий! Тот вальсом идёт. Мои девчонки в народном хоре очень полюбили эту песню, напевают всё время. Но я, правда, пока не ввёл её в репертуар. Или возьмите «Что ты жадно глядишь на дорогу?». Все её знают, слова Некрасова. А вот в селе Плотбище Енисейского района я встретил совершенно другую мелодию, в таком хоровом распеве. Но её уже до меня записала консерватория имени Чайковского, поэтому я взял обработку Лондонова, очень хоршую, кстати…

Как вы поняли, Михаил Шрамко охотился за народными песнями не ради спортивного интереса. Но и не для издания их, не для «комментаторов», как он говорил. Из его богатейшего собрания опубликованы лишь несколько десятков песен. Мне он, например, подарил сборничек «Раскукуй-ка, кукушечка», выпущенный в 1993 году стараниями центра народного творчества и комитета по делам культуры краевой администрации. Там всего 44 песни с нотами к ним. И, между прочим, сопроводил подарок характерной для него отрывисто-лаконичной надписью: «Александру – от Михаила Лукича», и далее – замысловатая вилюшка, означающая «М» и «Ш» одновременно. Но это к слову. А собирал народные песни Михаил Шрамко исключительно для того, чтобы обогащать ими репертуар своего хора. Тут у него всё было в точности, как у великого композитора, сказавшего, что музыку сочиняет народ, а мы её лишь аранжируем. Шрамко брал у народа песни, обрабатывал их и снова возвращал народу уже в мастерском исполнении своих артистов.

– Да мы ходим по репертуару, а иные жалуются, что его нет, – часто говорил он.

При нём репертуар хора сменился примерно шесть раз. Но не так, как сменяется листва на берёзе, а скорее, как хвоя на сосне, то есть постепенно. На смену одним номерам приходили другие, и в результате через несколько лет репертуар обновлялся полностью. Однако при этом неизменным оставался принцип его формирования на основе исконно народных произведений, открытых собственными силами, на своей земле, среди своих главных слушателей. Положим, в пору нашей встречи в репертуаре хоровой группы его коллектива значились: «Шли два солдата», (село Плахино Абанского района, запись В. Логинского, обработка М. Шрамко), «Никита» (посёлок Поймо-Тины Нижнеингашского района, запись и обработка М. Шрамко), «Не ходи, моя милая» (село Кежма Кежемского района, запись и обработка М. Шрамко), припевка «Хорошо на горке жить» (курорт «Красноярское Загорье», запись М. Шрамко, обработка «под колокольчики» В. Захарова) и так далее...

Следует заметить при этом, что источником записей служили не только деревенские бабушки и пополняли репертуар не одни старинные песни. Михаил Лукич считал, что истинно народный хор должен отражать и текущие жизненные реалии, подхватывать то, о чём говорит и поёт народ сегодня. Чтобы быть в курсе событий, он выписывал девять газет и журналов, которые нередко подсказывали ему темы и давали прямой материал для обновления репертуара. Например, в смутные 90-е взял он несколько иронических четверостиший из «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» А. К. Толстого о богатой России, в которой обычно «порядка-де, вишь, нет», продолжил их напечатанными в «Литературке» стихами современного стихотворца Васильчикова, который саркастически писал об иных несуразностях прошлой истории и гримасах нынешней жизни, сам написал музыку – и получилось довольно острое публицистическое литературно-музыкальное произведение. Не все были согласны с ним с точки зрения политики, но равнодушных в зале не бывало, номер пользовался шумным успехом.

Или, скажем, увидел Шрамко в региональной газете «Южно-Сибирский вестник» сатирические куплеты некоего Валентина Семёнова из Абазы, написанные в подражание незабвенной «Семёновны», и тотчас взял их на вооружение, получились припевки «с перчиком», весьма созвучные тому, чем был озабочен народ: «Споём, Семёновна, споём, красавица, быть может, спевочки да всем понравятся… Частенько, милая, глядеть случается, как власти там, в Москве, друг с другом лаются. Покуда там дела стабилизируют, а мафиози всё прихватизируют…» Конечно, на взгляд литературного знатока эти строчки далеки от профессионализма, но в данном случае любительство извинительно, ибо их сочинил любитель, человек из народа. А в народе как говорят? Пусть не шибко складно, зато – здорово! И действительно, эти бившие не в бровь, а в глаз частушки, обработанные Шрамко, шли, что называется, на ура.

Да, таким и должен быть народный хор; старинные песни в нём должны соседствовать с современной народной песней. Ну, а поскольку представлена она в основном частушкой как самым оперативным жанром, то надо и брать её на вооружение. И если старинушку Михаил Лукич выискивал в глухих деревеньках среди ветхих бабуль, то современные частушки, припевки чаще находил в иной среде. Скажем, в курортной публике, более разношёрстной и по возрасту и местожительству, и по вкусам и духовным запросам. По его словам, только за два приезда в «Красноярское Загорье» он, «бегая по этажам корпусов», записал более шестисот частушек.

Известно, что народ в этом жанре не избегает и солёного словца. Тем более во времена, когда нравы не отличаются особым пуританством. Поэтому, органически связанный с народной средой, руководитель хора не мог не внести в свой репертуар и озорных мотивов. Наряду с «Семёновной» были в нём «нескладушки», записанные в том же «Красноярском Загорье». Чтобы представить их настрой и содержание, достаточно привести хотя бы такую: «Мы с милашкою катались // На колхозном дизеле. // Не успели оглянуться – // Телогрейку… кто-то взял». Как видите, внешне всё благопристойно, без прямых сальностей и пошлостей… Но надо ли говорить, что догадливая публика хваталась за животы после такой нескладушки.

Словом, даже краткое знакомство с репертуаром одной хоровой группы художественного коллектива даёт представление о его ярком своеобразии и не менее ярком разнообразии. Но, как уже сказано, хоровая группа работала в тесном единстве с танцевальной и оркестровой. И репертуар этих групп был столь же самобытен и народен. Скажем, плясовая «За рекою уточка купалася», записанная в селе Денисове Дзержинского района, шла в народной постановке Монакова, «Лирическая проходка» Анатолия Новикова – в постановке Шрамко, военный танец «Как в жизни солдата бывает», «Сибирская вечёрочка» на темы народных песен Красноярья – в постановке красноярского балетмейстера Анатолия Мельника… Собственно, все танцы – на темы народных песен, и все они, кроме «Танца невесты и жениха», исполнялись совместно с хоровой группой.

Менее охотно рассказывал руководитель об оркестровой группе. Здесь он испытывал немалые сложности, связанные, как не трудно догадаться, с финансами. Накладно стало держать полноценный оркестр.

– У меня сейчас, – вздыхал Михаил Лукич, – осталось только два баяна, контрабас да балалайка. А было три баяна, контрабас, домра, ударник… Шесть инструментов было, а теперь только четыре. С приличным народным хором ни в какое сравнение… Вон в оркестре Воронежского – одиннадцать человек. А я уж многого не прошу, мне бы хоть человек шесть-семь, чтоб по одному основному инструменту иметь. Правда, в остальном грех жаловаться на поддержку властей. И помещение у нас хорошее (республиканский Дворец культуры), и классы есть для всех групп артистов, и даже у меня кабинет персональный, только вот с оркестром… Но держимся и так!

Последняя фраза весьма характерна для Шрамко, не знавшего уныния.

…Увлекшись рассказом о его работе с Абаканским хором, я невольно отодвинул то, чем Лукич особенно удивил, даже потряс меня, и с чего, может, вообще следовало начать повествование о нём. Дело в том, что этот уникальный человек, истинный народник, счастливо сочетавший в себе и музыканта, и хормейстера, и композитора, и великолепного режиссёра-организатора, при своих 70 с гаком и инвалидностью, решил создать ещё один художественный коллектив и создал его! На этот раз – в глубинке, в селе Тесь Минусинского района Красноярского края. Притом – в невероятно короткие сроки и на шрамковском уровне.

Ради истины надо сказать: инициатива исходила от районного управления культуры и от самих тесинцев. Заведующая отделом культуры Минусинской районной администрации Миля Георгиевна Шутылева рассказывала так:

– Несмотря на все трудности, огоньки культуры в наших сёлах теплятся. Народное творчество живёт. Люди по-прежнему тянутся к песне, к танцу, тянутся к празднику. Сохранились, по сути, все художественные коллективы. В том числе и в Теси, где есть замечательный хор ветеранов, которому мы недавно справили десятилетие. Но в селе немало и молодёжи. И людей среднего возраста, которые тоже хотят петь, танцевать, участвовать в самодеятельности. Они-то и обратились к нам с просьбой организовать художественный коллектив. И вот мы встретились с Михаилом Лукичом Шрамко. Он хоть и вел хор в Абакане, но он же наш, минусинец, много лет преподавал в культпросветучилище, когда-то руководил Минусинским народным хором, да и с абаканским коллективом часто выступал в наших сёлах, помогал нам.

И потому, когда я передала ему пожелание тесинцев, он тотчас загорелся этой идеей, сказал, что у него давнее желание поработать на селе. Его привлекло и то, что в Теси много молодёжи. Там кроме сельхозкооператива действует норильский «Тесьстрой», норильчане возводят жилые дома, пионерлагеря, здравницу. Так что артистов и зрителей хватает. В начале года Михаил Лукич приступил к репетициям и, человек талантливый, быстро сумел слепить новый коллектив и поднять его уровень. Уже в апреле он участвовал в районном смотре художественной самодеятельности, выступил с блеском в заключительном концерте и получил звание народного.

Но это скоро сказка сказывается… А как передать труд, вложенный руководителем в новое детище? Ведь, представьте себе, теперь ему, ветерану-фронтовику, пришлось ездить кроме Абакана ещё и в Тесь. И тоже рейсовым автобусом. Целый час езды в один конец. А оттуда вообще на перекладных. Чаще всего – по пути с рабочими-турками, которых возили на стройку лагерей. Но Михаил Лукич на такие «мелочи» не обращал внимания. Для него главное – дело. Зная людей, он быстро подобрал баянистов, хорошего балетмейстера, а руководитель оркестровой группы Михаил Заледеев нашёлся сам. Тесинский. Бывший ученик Шрамко.

– Мы хотели создать коллектив по типу Абаканского народного хора, – рассказывал мне Михаил Иванович. – Но одного хотения мало. А когда я узнал, что готов за дело взяться Михаил Лукич, пошёл к нему, веря в успех. Ведь это же по-настоящему творческий человек, за ним огромный опыт, знания, готовый репертуар. А главное, это организатор, каких поискать.

Нам пообещала поддержку сельская администрация. Появился спонсор – Юрий Соболев, бизнесмен. Наш парень, любитель народного искусства, который выкроил 15 миллионов, помог купить костюмы. Балетмейстером пригласили преподавателя из училища культуры Галину Власову. После окончания консерватории подъехал из Петербурга Юрий Артамонов. И мы начали работать. Основательно, в быстром темпе. За артистами дело не стало. Завклубом Анна Чехирникова на первую же репетицию привела человек сорок. Рабочие, служащие, домохозяйки… Некоторые уже имели опыт участия в самодеятельности, но были и новички. Михаил Лукич озадачил всех нас. Представил репертуар из своих запасов, организовал по классическому типу три группы – хоровую, танцевальную, оркестровую. Весной мы начали выступления и на первом же смотре стали «народными».

– Любопытно, – добавил Михаил Заледеев, – что мы хотели назвать наш ансамбль песни и пляски «Норильчанкой», но воспротивилась местная власть. Предъявила ультиматум: никаких, мол, норильчанок, мы тесинские. Жаль, у многих начальников на этом местный патриотизм и закончился. Тесинский ансамбль испытывал финансовые трудности. Специалисты и руководитель часто сидели без зарплаты. Не было денег, чтобы выехать с концертом к соседям, но мы не унывали, работали…

Чтобы заглянуть в лабораторию Михаила Шрамко, я спросил его, как он набирал, положим, хоровую группу.

– Да как обычно, – пожал по-юношески угловатыми плечами Михаил Лукич. – Вот привела завклубом сорок человек. Я каждого внимательно послушал. Самым бесперспективным, которые «неоткрытыми» голосами поют, честно сказал: идите гуляйте. А у кого открыт голос или шанс есть подправить, тех оставлял. Меня ещё Фуфаева учила: «В первую очередь надо открыть голоса, чтоб естественно звучали». Вот я и говорю каждому: «Пой естественно, как ты можешь свободно, громко петь». Ну, а когда вижу, что запел, открыл голос, тогда я начинаю подчищать: «Так-так, давай тяни, вот здесь убери немножко, чтоб крику не было. Вот тут провал получается, особенно на «жч», «шщ», пой так, чтоб ровно было…»

В чём суть постановки голоса? Кстати, великий Глинка никогда не говорил «постановка», он всегда говорил «усовершенствование» голоса. Понимаете? Каждый человек имеет голос, но надо его усовершенствовать. Чем я и занимаюсь: «Вот здесь убери – и получится ровно». Поэтому ни один знаток к моим голосам не придирался. И недаром мои ученики по всей России разлетелись: один в Кубанском хоре поёт, другая – в Уральском, а в Омском – сразу двое: Лена Макаенко и Володя Зыков. Иных брали и в хор имени Пятницкого, наша Плотникова там долго пела… Потому что у всех голоса открыты.

В этом открытии голосов была не только методика, но и педагогика Шрамко. Именно скрупулёзная работа с каждым привлекала к нему людей.

И ещё – непосредственность в общении. Каждый при знакомстве с ним переживал ощущение того, что знаком давно-давно с этим человеком. Он был открыт, как голоса его артистов. Недаром в его главном коллективе до конца держались хористы «первого призыва».

Однако сказанное не означает, что Шрамко был этаким добрячком бесхребетным. Нет, он был наставником весьма жёстким и требовательным. Разгильдяев, пьяниц вообще не терпел. Да и с остальными держался довольно строго, даже с активистами. С одной стороны он как опытный педагог, конечно, опирался на этих активистов, называл их заводилами. Они, как правило, любят своё дело до самозабвения и переживают за него. В Теси это, к примеру, была Ольга Попова, которая вообще без песни жить не могла. Имела прекрасный слух и голос, пела и первым, и вторым, и сама на аккордеоне играла. Ни одной спевки не пропускала. Её даже муж ревновал к этой самодеятельности. И, конечно, она болела за весь коллектив, являлась первой помощницей Михаила Лукича, наряду с завклубом. Были такие заводилы и в Абаканском хоре. Несмотря на то, что Абакан – довольно большой город, они знали, где жил каждый участник хора, почему тот или иной не явился на репетицию. Сами вели с нерадивыми воспитательную работу. Именно из них Шрамко выдвигал старост.

Но, с другой стороны, он никогда из этих заводил-активистов не делал любимчиков, подчёркнуто не выделял их из общей массы, а проявления звёздной болезни пресекал в зародыше.

– Для меня они все одинаковы, – говорил он. – И в том, и в другом коллективах есть пять-шесть выдающихся солистов, они хорошо поют, и я их люблю как хормейстер, но всё равно не выделяю. Бывает, представители власти обращаются: «Ну, кого у вас поощрить, Михаил Лукич?» Я говорю: «Никого отдельно поощрять не надо, а если можете, то поощрите весь хор».

И уж, конечно, не разделял он участников по социальному статусу, по образовательному уровню. Тут у него совершенно одинаковы были и доярка, и учительница, и тракторист, и бухгалтер. И железнодорожный диспетчер Люба, которая пела в хоре аж с 1967 года, и страховой агент Тамара, и слесарь по медтехнике Вася – заядлый плясун, и музыкальный оформитель театра «Сказка» Серёжа, и даже преподаватель музыкального училища Ира, которая ходила, «чтобы подучиться кое-чему у Лукича».

Что говорить, народный хор – коллектив сложный. И отношения в нём бывают непростые. В том числе – сердечные. Народ в основном молодой, эмоциональный, горячий. Неизбежно возникали симпатии, антипатии. Всё бывало. «И жизнь, и слёзы, и любовь», как говорится. Особенно в поездках. И тут Михаил Лукич поступал весьма деликатно: перед каждым выездом, связанным с ночёвками, он специально объявлял, что разрешает взять в поездку своих мужей и жён. Пусть даже тесновато приходилось в одном автобусе, но лишь бы не было ненужных слухов и подозрений.

Кстати, поездки, выступления Михаил Лукич организовывал довольно часто, особенно с Абаканским хором. Он считал, что настоящий народный художественный коллектив должен быть всегда в состоянии готовности номер один, чтобы мог в любую минуту собраться и выйти к людям. Он безжалостно критиковал те формальные коллективы, которые существуют по сути на бумаге, поскольку появляются на сцене лишь в дни смотров и конкурсов. Признаться, меня даже несколько удивило его желание, чтобы все художественные коллективы, все дома культуры перешли на рыночные отношения – тогда, мол, сразу
станет ясно, кто чего стоит:

– Если ты сидишь на нуле и народ не хочет тебя видеть, то кому ты нужен?

Понятно, что коллективу Шрамко эта невостребованность не грозила. Его всюду звали, он везде был желанен. Прежде охотно выступал бесплатно, обслуживая не только Абакан, но и окрестные города и сёла. Потом пришли времена другие. За всё надо было платить. Один фрахт автобусов чего стоил. Поэтому Михаил Шрамко стал всё чаще практиковать платные выступления. Прежде всего, конечно, Абаканского народного хора. В год зарабатывали больше всех коллективов в Хакасии, в том числе – профессиональных. Михаил Лукич прямо и даже с некоторым вызовом говорил: «Мы вписались в новый общественный строй. Мы работаем на кассу». И нотку вызова адресовал именно тем, кого считал халтурщиками в сценическом искусстве. Сам же он халтуры не терпел и хотел зарабатывать деньги честно:

– Вот пригласили нас в Абазу. Я говорю: миллион за концерт! Ну, там начальники сперва зачесали затылки, вроде многовато. А потом, когда увидели, как мы отрабатывали свои полтора часа на площадке, услышали, какие в зале аплодисменты и крики одобрения, и хохот, и плач, да ещё узнали, что платить можно перечислением, подходят ко мне и говорят: «Спасибо. Перечисляем четыре миллиона». Представляете? Какому ещё здешнему коллективу столько за концерт отвалят?

Нет, Шрамко не был против государственной поддержки народного искусства. Он прекрасно понимал, что она необходима. Без дотаций не выжить даже прославленному хору имени Пятницкого или «Берёзке». Но он считал тем более необходимым отрабатывать эти дотации. Он говорил, что деньги подталкивают к тому, чтобы работать на высоком художественном уровне. Ведь только в этом случае зрители придут на концерт. И он ничуть не горевал об иных распускаемых коллективах и даже закрываемых клубах, полагая, что это неизбежно, ибо прежде их держали – «лишь бы руководству деньги получать».

– Я понимаю так, – пристукивал он кулаком по столу, беседуя со мной. – Если ты руководитель коллектива, ты должен быть всегда в готовности и начеку. В рождественские дни мне сказали, что надо выступить на инаугурации нового премьера правительства Хакасии Алексея Лебедя. Я был болен, но поехал, провёл репетицию, всё подготовил – и хор выступил, да так, что искры из-под каблуков! На производстве люди по восемь часов вкалывают за двести-триста тысяч, а почему мы за пятьсот можем лежать: хочу – выступлю, хочу – нет? Так не пойдёт. Надо все соки выжать из коллектива, но добиться, чтобы он котировался высоко и был мобильным.

И из руководителя – тоже, чтобы и репертуар дал, и голоса открыл, и костюмы нашёл. Выступаем недавно в Курганчиках, поём «Ой, ты мама, моя мама, не ходи за мной ты до военкомата». Люди повально рыдают. Почему? Оказывается, только вчера восьмерых парней из деревни в армию отправили. А границы же кругом полыхают… Песня – в точку! Надо знать, чем люди живут.

Михаил Лукич знал и чувствовал, потому что жил в народе и сам был частицей его. Со своей женой Валентиной, детсадовской работницей, вырастил двоих детей. Сын Александр стал военным, в Новосибирске служил. А дочь Людмила, к сожалению, до времени ушла… Такая плясунья да певунья была, выступала в отцовском хоре, в Монголию на гастроли ездила… Но внуки остались, не забывают деда.

Я спросил его, столько лет связанного со своим искусством, переживает ли он и теперь за выступления или уж привык ко всему.

– Ой, переживаю сильно! – схватился за сердце Михаил Лукич. – После концерта ночь не сплю. Даже если хорошо вечер прошёл, всё равно не сплю, а уж если плохо – и подавно. Вот когда средне, так себе, тогда сплю мертвецки. Но, слава богу, так нечасто бывает…

Уже после встречи с Михаилом Лукичом Шрамко мне стало известно, что ему присвоено почётное звание «Заслуженный работник культуры России». Об этом ходатайствовала местные власти. И тут у правительства Республики Хакасия и у администраций города Минусинска и Минусинского района мнение было единогласным. Может, только поздновато догадались радетели.

Завершая рассказ о Михаиле Шрамко, я должен признаться в одном невольном грехе перед ним. В начале нашей беседы, не без удивления узнав, что у него нет музыкального образования, по крайней мере, официального, и видя перед собой человека «без галстука», с простонародным лицом и не обременённой политесом речью, я, каюсь, подумал и о «среднепровинциальном» уровне его подопечного коллектива. Но когда на прощанье он запустил для меня видеокассету, которую ему подарили зарубежные зрители, и когда на экране увидел я в работе шрамковский русский народный хор, с его прозрачными мелодиями лирических песен, с задорными припевками и озорными частушками, с огненными плясками, с живописными сценами и целыми действами, в удивительном непрерывном «хороводе» плывущими перед глазами, – я пришёл в неподдельный восторг. Мне стало стыдно за мои прежние скептические мысли.

И знаете, о чём я подумал? Было когда-то такое слово «пейзане», означавшее крестьян, но не настоящих, а ряженых, театральных. Так вот, многие городские народные коллективы, которые я видел прежде, в том числе и среди знаменитых, теперь показались мне… пейзанами. В хоре же Михаила Шрамко я увидел живых «крестьян». Настоящих. Они пели, плясали, играли удивительно естественно, как дети. Им не нужно было подражать кому-то. Они имели свою физиономию. И очень симпатичную, скажу я вам.

P.S. Жаль, что сегодня уже нет с нами Михаила Лукича, славного музыканта-самородка фронтовой закалки, но, как говорится, дело его живёт. Хоры, созданные им, обновляясь и молодея, поют /                                 ЛОСОМпо-прежнему «своими», «открытыми» голосами и радуют слушателей. А его главное детище. Абаканский народный хор, руководимый ныне заслуженным работником культуры Хакасии Валерием Варнаковым, теперь гордо называется Русским народным хором имени Михаила Шрамко.

Красноярск