«Ты сер, а я, приятель, сед»

После того как наполеоновские полчища жарким июньским утром перешли по понтонным мостам на правый берег Немана и двинулись в глубь России, в образе жизни сотрудника недавно созданной в Петербурге Публичной библиотеки Ивана Андреевича Крылова, казалось бы, ничего не изменилось. Нет, он не «встал под ружьё», как его приятель поэт Константин Батюшков, не записался в кавалерию, не мчался в атаку, размахивая саблей над головой, не плёлся, изнемогая от усталости, по просёлочным дорогам, преследуемый превосходящими силами врага. Уже получивший известность в грамотных кругах, уже выпустивший в свет сборник своих басен, Крылов днём по-прежнему корпел над библиотечными каталогами, а по вечерам шёл на Фонтанку, в гостеприимный дом своего начальника Алексея Николаевича Оленина, садился в глубокое мягкое кресло, закуривал сигару и молча слушал, о чём говорили завсегдатаи оленинской гостиной.

ГОРЬКОЕ ИЗВЕСТИЕ об оставлении русскими войсками Москвы, о пожарах, уничтоживших почти весь древний город, породило у всех взрыв возмущения действиями фельдмаршала Кутузова, допустившего такое. Кое-кто даже обвинял его в измене.

Но однажды в гостиную Олениных буквально ворвался Александр Иванович Тургенев, который был вхож в высшие государственные сферы и всегда знал последние новости. Волнуясь, он поведал о посылке Наполеоном бывшего французского посла в Российской империи графа Лористона в ставку Кутузова при подмосковном селе Тарутине с предложением мира. Но Кутузов был твёрд: «Меня проклянёт потомство, если увидит во мне зачинщика какого бы то ни было примирения; таков истинный дух моего народа». Тургенев даже всплакнул, передавая эти слова старика фельдмаршала.

Иван Андреевич Крылов вскочил с кресла, тоже смахнул с глаз слёзы, крепко обнял Тургенева и против своего обыкновения сидеть у Олениных допоздна сразу же пошёл домой. И лишь через несколько дней он снова появился в оленинском доме. С многозначительным видом вышел на середину зала, вынул из засыпанного табачным пеплом кармана сюртука мятый листок бумаги, медленно развернул его и почти шёпотом произнёс: «Волк на псарне».

А дальше последовало целое представление. В движениях Крылова, в его мимике, в его голосе появилось что-то волчье. Баснописец в лицах показывал, как Волк, рассчитывавший попасть в овчарню и неожиданно для него встретивший дружный отпор, защёлкал зубами, ощетинился, испуганно вжался в угол и вдруг резко переменил тон. При этом Иван Андреевич изогнулся, придал своему лицу умильное выражение, в голос ввёл заискивающие нотки:

«Друзья! к чему весь этот шум?

Я, ваш старинный сват и кум,

Пришёл мириться к вам, совсем не ради ссоры;

Забудем прошлое, уставим общий лад!

А я не только впредь не трону здешних стад,

Но сам за них с другими грызться рад

И волчьей клятвой утверждаю,

Что я...»

Теперь голос Крылова звучал уверенно, сурово, веско:

— «Послушай-ка, сосед, —

Тут ловчий перервал в ответ, —

Ты сер, а я, приятель, сед,

И волчью вашу я давно натуру знаю;

А потому обычай мой:

С волками иначе не делать мировой,

Как снявши шкуру с них долой».

И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Как тут было не узнать в мудром, седом Ловчем Михаила Илларионовича Кутузова, а в лицемерном и коварном Волке — самого Наполеона?

Крылов собственноручно переписал набело «Волка на псарне» и передал басню жене Кутузова Екатерине Ильиничне, а та её немедленно переслала мужу в действующую армию. Что Кутузов басню прочитал и что она ему понравилась, засвидетельствовал русский офицер И.П. Быстров: «Однажды, после сражений под Красным, объехав с трофеями всю армию, полководец наш сел на открытом воздухе посреди приближённых к нему генералов и многих офицеров, вынул из кармана рукописную басню Ивана Андреевича Крылова и прочёл её вслух. При словах: «Ты сер, а я, приятель, сед», произнесённых им с особой выразительностью, он снял фуражку и указал на свои седины. Все присутствующие восхищены были этим зрелищем, и радостные восклицания раздавались повсюду».

Отечественной войне 1812 года были посвящены и несколько других басен Крылова — «Кот и Повар», «Раздел», «Ворона и Курица», «Обоз», «Щука и Кот»... Они печатались в журналах, а оттуда перекочёвывали в красочный лубок, расходились по всей России. И, конечно, их хорошо знали в армии. Вот о чём просил переводчика гомеровской «Илиады» Николая Гнедича русский офицер и поэт Константин Батюшков: «Скажи Крылову, что... в армии его басни все читают наизусть. Я часто их слышал на биваках с новым удовольствием».

Издатель журнала «Русский вестник», ратник московского ополчения Сергей Глинка отмечал, что «под пером баснописца нашего Крылова живые басни превращались в живую историю». И даже если бы, кроме «Волка на псарне», он ничего больше не создал, его имя всё равно стояло бы в первом ряду великих русских литераторов. А ведь после 1812 года судьбой ему было отведено ещё три десятка лет плодотворнейшей жизни…

Николай МУСИЕНКО

Источник: «Правда»