Уже из обильной рекламы, предварявшей начатый 25 марта показ этой многосерийки на телеканале «Россия1», явствовало, что вторым главным персонажем здесь объявится так называемый Лжедмитрий, ставший ужасом для Бориса, престол которого и без того пошатывался из-за интриг завистливых бояр, сомневавшихся в его праве царствовать. Гению А.С. Пушкина мы обязаны тем, что со школьных лет его бессмертной драмой «Борис Годунов» в нас закладывались вполне определённые, постепенно ставшие хрестоматийными представления об этом периоде отечественной истории и о его фигурантах, почерпнутые Александром Сергеевичем из популярнейшей тогда «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Между тем документы того времени, свидетельства очевидцев и догадки историков рисуют очень сложную, весьма противоречивую картину событий, бушевавших на Руси в самом начале XVII века.
«ЛУЧШЕГО ГОСУДАРЯ НА РУСИ мы никогда не найдём». О ком это и кем сказано? Трудно поверить — о так называемом Лжедмитрии I, растерзанном в Москве 16 мая 1606 года бандой специально выпущенных из тюрем и вооружённых Василием Шуйским уголовников. А сказано боярином Петром Фёдоровичем Басмановым, ставшим после размолвки с Годуновым одним из ближайших сподвижников молодого царя. Причём не только на словах. Ведь именно он с саблей в руке встал в дверях, заградив беснующейся толпе вход в царские покои в Кремле. Обнажённые и изуродованные трупы Басманова и незадачливого венценосца, не внимавшего предупреждениям о грозившей ему опасности, были потом рядышком выложены для всеобщего обозрения на Лобном месте.
Кем был этот человек, называвший себя законным наследником Ивана Грозного — подлинным ли Дмитрием, чудом спасшимся в Угличе от подосланных Борисом убийц, или искренне верящим в своё происхождение подставным лицом, невольно выполнявшим чей-то замысел, а может, просто дерзким мошенником, рискнувшим погреть руки на раскалённых углях придворной интриги? У каждой из этих версий есть сторонники и противники, а истина, возможно, смеётся над ними из своего потайного убежища.
В книге «История десятилетней шведо-московитской войны» очевидец тех событий Юхан Видекинд, придворный историограф шведского короля Карла IX, пишет: «Это был человек хитрый и лукавый; по происхождению, как думают, валах, но иные считают, что он был итальянец (а некоторые считали его евреем); возрастом и чертами лица он походил на подлинного Димитрия, по мнению многих, видевших того и другого». Он якобы был монахом, сбежавшим из монастыря, сменившим несколько обителей в Киеве и на Волыни, а затем явившимся в Польше к Константину Вишневецкому со своим признанием в том, что он — спасшийся наследник Грозного. Придирчивые историки находят в книге Видекинда множество ошибок. В частности, говоря о еврейском происхождении самозванца, автор скорее всего путает его со вторым Лжедмитрием, которого в документах того времени действительно иногда именовали «крещёным евреем Богданкой». Но вот сообщение об отмеченном современниками внешнем сходстве самозванца с Дмитрием представляет интерес.
С лёгкой руки Н.М. Карамзина, а следом за ним и А.С. Пушкина, в «мнении народном» закрепилась версия, что самозванцем был русский монах Григорий (Гришка) Отрепьев, в миру Юрий по отчеству Богданович. Что это за фигура? Его отец, галичский дворянин Богдан, принадлежал к не слишком богатому роду Нелидовых, служил сотником в стрелецких войсках. Отрепьев — это ставшая впоследствии фамилией нелестная кличка, которой наделил одного из представителей этого рода ещё Иван III. Необходимость не только прокормить семью и обеспечить, как было предписано по должности сотника, коня с саблей, пару пистолей и карабин, а также одного холопа с пищалью, которого он был обязан полностью снарядить за свой счёт, вынудила Богдана арендовать землю у боярина Никиты Романовича Захарьина (деда будущего царя Михаила), чьё имение находилось по соседству. Погиб Богдан в пьяной драке, зарезанный неким «литвином». Воспитанием сыновей — Юрия и Василия — занималась мать.
ЮРИЙ ПРОЯВИЛ настолько недюжинные способности, особенно в чтении и письме, что был принят на службу к боярину Михаилу Никитичу Романову. Чрезмерная преданность хозяину едва не стоила Юрию жизни, когда Годунов учинял расправу с «романовским кружком», уличённым мнительным царём в измене. Юрий спасается пострижением в монахи в провинциальном монастыре Железный Борок под именем Григория. Но вскоре, по протекции своего деда Елизария Замятни, вновь оказывается в столице, в кремлёвском Чудовом монастыре, пользовавшемся репутацией аристократического, и вскоре становится секретарём патриарха Иова, «крестовым дьяком», то есть занимается перепиской книг и присутствует в качестве писца в боярской думе. Должность, может, и не слишком почётная, но явно публичная, в Кремле Григория все знали в лицо. Мог ли такой человек явиться впоследствии пред боярские очи под именем якобы спасшегося царевича Дмитрия? Да его бы просто подняли на смех, прежде чем схватить и отправить на плаху.
Вопреки версии о самозванце как Гришке Отрепьеве, немецкий наёмник на русской службе Конрад Буссов свидетельствует, что этот самый Гришка действительно сбежал в Польшу, но вовсе не с целью самому впоследствии взобраться на трон, а чтобы, по заданию недовольной Годуновыми боярской знати, найти там подходящего по всем статьям самозванца. И это особой сложности поручение было якобы успешно выполнено.
«Монаха подгонять не пришлось, — пишет Буссов. — Прибыв на польский рубеж, на Борисфен в Белоруссии, которая принадлежит польской короне, он немедля расставил сети и заполучил, наконец, такого, какого ему хотелось, а именно — благородного, храброго юношу, который, как мне поведали знатные поляки, был незаконным сыном бывшего польского короля Стефана Батория. Этого юношу монах научил всему, что было нужно для выполнения замысла». И не только научил, но даже передал избраннику нательный крест с именем Дмитрия, якобы вручённый ему Марией Нагой, матерью царевича, после чего отправился вербовать для него людей в Диком поле.
Примечательно, что, когда в 1604 году самозванец перешёл русскую границу и официально было объявлено, будто под именем царевича скрывается беглый монах-расстрига Гришка Отрепьев, подвергнутый за это анафеме, Лжедмитрий стал показывать народу человека, называвшего себя Григорием Отрепьевым, из чего следовало, что он-то сам конечно же не Отрепьев, а истинный царевич. Прознав об этом, правительство уже сына Бориса — Фёдора Годунова в апреле 1605 года внесло в формулу присяги царю отказ от поддержки «тому, кто именует себя Дмитрием», а не Отрепьеву как таковому. Наивная поправка, лишь дополнительно убеждавшая народ в том, что слухи об Отрепьеве — ложь, а царевич Дмитрий — настоящий. Кстати, в конце концов Отрепьев уже в Москве проявил себя как пьяница и вор, за что был сослан самозванцем в Ярославль.
ОДИН из осноположников русской исторической мысли XIX века Н.И. Костомаров сомневался в правомочности отождествления самозванца с Отрепьевым («легче было спасти, чем подделать Димитрия»), аргументируя, в частности, тем, что по образованию, навыкам, поведению Лжедмитрий I напоминал скорее польского шляхтича того времени, а не костромского дворянина, знакомого лишь с монастырской и придворной жизнью. Он был совершенно в своей тарелке при польском дворе, где даже считавшийся самым продвинутым в смысле европейского воспитания посланник Москвы дьяк Афанасий Власьев выглядел неуклюжим и малообразованным «московитом».
Претендент же прекрасно танцевал, уверенно держался в седле, хорошо стрелял и ловко управлялся с саблей, а вот говор у него, по мнению современников, был явно не московским, при этом на польском он говорил совершенно свободно, да и молился, и к иконам прикладывался, по наблюдениям внимательных москвичей, как-то не по-русски, наособицу. Не случайно некоторые поляки при дворе короля Сигизмунда, поддерживая «Дмитрия», не верили в царское происхождение юноши, а папа римский прямо сравнил его с другим самозванцем, лже-Себастьяном португальским, явившимся защищать народ от испанской экспансии после гибели в сражении законного молодого короля и таинственного исчезновения его тела.
В свою очередь другой известный историк С.Ф. Платонов пишет: «Нельзя считать, что самозванец был Отрепьев, но нельзя также утверждать, что Отрепьев им не мог быть: истина от нас пока скрыта». Вопреки этому утверждению, после гибели Лжедмитрия I правительство Василия Шуйского вернулось к версии о том, что самозванцем был Григорий Отрепьев, и имя «Гришки (со времён Павла I — Григория) Отрепьева» сохранялось в перечне анафематствуемых, читаемом каждый год в Неделю православия вплоть до царствования Александра II.
ДОВОЛЬНО развёрнутая версия спасения царевича, видимо, та, что излагал сам самозванец, когда гостил у Юрия Мнишека, приведена в дневнике его дочери Марины. Она рассказывает, что был при царевиче некий врач. Узнав о коварном замысле убийства наследника, он нашёл ребёнка, похожего на царевича, взял его в покои и велел ему подружиться с Дмитрием и даже спать в одной постели. Когда дети засыпали, врач, не говоря никому, менял их местами.
«И так он всё это с ними долгое время проделывал, — пишет Марина. — В результате, когда изменники вознамерились исполнить свой замысел и ворвались в покои, найдя там царевичеву спальню, они удушили другого ребёнка, находившегося в постели, и тело унесли. После чего распространилось известие об убийстве царевича, и начался большой мятеж. Как только об этом стало известно, сразу послали за изменниками в погоню, несколько десятков их убили и тело отняли. Тем временем тот врач, видя, как нерадив был в своих делах Фёдор, старший брат, и то, что всею землёю владел конюший Борис, решил, что хоть не теперь, однако когда-нибудь это дитя ожидает смерть от руки предателя. Взял он его тайно и уехал с ним к самому Ледовитому морю и там его скрывал, выдавая за обыкновенного ребёнка, не объявляя ему ничего до своей смерти. Потом перед смертью советовал ребёнку, чтобы тот не открывался никому, пока не достигнет совершеннолетия, и чтобы стал чернецом. Что по совету его царевич исполнил и жил в монастырях».
Современники даже называют имя этого спасителя царевича, то ли врача, то ли учителя, правда, по-разному: кто «Симон», кто «Августин». В «Краткой повести о злополучии и счастии Димитрия, нынешнего князя московского» названа и фамилия убитого вместо царевича мальчика — Истомин. Капитан роты телохранителей Дмитрия также был сторонником версии тайной подмены, произведённой якобы с согласия Марии Нагой и её братьев. Некоторое время аргументом в пользу спасения царевича считалось то обстоятельство, что Мария Нагая не делала якобы заупокойных вкладов в молебствия о душе убитого сына, то есть знала, дескать, что он жив, ведь служить заупокойную службу о живом человеке считалось тяжким грехом.
Однако много позже, уже в ХХ веке, вроде бы были обнаружены свидетельства того, что такие вклады всё-таки делались. Косвенным подтверждением законности воцарения Дмитрия можно считать строки из «Всемирной истории» Дионисия Петавия, современника событий: «А в Московии, в том же 1606 году, Князь Дмитрий по причине большей благосклонности к немцам и полякам и непротивления Епископу Римскому, своими же слугами жесточайшим образом убит».
Что же касается особой расположенности Лжедмитрия I к иностранцам, то она послужила, пожалуй, главной, если не считать разгульного и демонстративно пренебрежительного отношения к русским наводнившей Москву шляхты, причиной его гибели. «Дмитрий», ещё готовясь к будущему царствованию, принимал польских священников, обращался к народу с обещаниями открыть в Москве университет, пригласить в Россию образованных людей из Европы и т.д. На его обедах равно присутствовало и православное, и католическое духовенство, причём «Дмитрий» делал всё от него зависящее, чтобы сблизить их. При этом он всячески демонстрировал свои миротворческие намерения. Даже когда в Путивле, где он останавливался по дороге к Москве, были схвачены посланные Борисом монахи с ядом, предназначенным, по их признаниям, для самозванца, он своей властью простил их.
1 июня 1605 года Гаврила Пушкин с Лобного места зачитал письмо самозванца, адресованное боярам и московскому люду с обещаниями всякого рода милостей, что, возможно, и спровоцировало москвичей на убийство Фёдора Годунова и его матери царицы Марии Григорьевны. Престарелый патриарх Иов пытался урезонить народ, но, по словам современника, «ничего не успевашу». Толпа бросилась грабить винные погреба и громить подворья бояр, связанных узами родства с Годуновыми. 5 июня тело Бориса Годунова было «ради поругания» вынесено из Архангельского собора. Имущество Годуновых и их родственников было взято в казну. Степан Васильевич Годунов был убит в тюрьме, остальные — отправлены в ссылку в Нижнее Поволжье, Сибирь, Переславль-Залесский.
«Дмитрию» же впоследствии наврали, что Годуновы покончили с собой, приняв яд, и он прилюдно, с демонстративными слезами сожалел об их кончине и обещал помиловать всех оставшихся в живых из их родни. Тем не менее в канун его приезда в Москву из города были выдворены все потенциальные недоброжелатели «царевича».
ОН ТОРЖЕСТВЕННО въехал 20 июня 1605 года в Кремль под праздничный звон колоколов и приветственные крики толпы, верхом, в украшенной золотом одежде, в богатом ожерелье, на пышно убранном коне, в сопровождении свиты из бояр и окольничих. В Кремле его встречало духовенство с образами и хоругвями. Сопровождавший «царевича» Богдан Бельский, поднявшись на Лобное место, снял с себя крест и образ Николы Чудотворца и произнёс цветистую речь: «Православные! Благодарите Бога за спасение нашего солнышка, государя царя, Димитрия Ивановича. Как бы вас лихие люди ни смущали, ничему не верьте. Это истинный сын царя Ивана Васильевича. В уверение я целую перед вами Животворящий Крест и Святого Николу Чудотворца».
18 июля прибыла из ссылки царица Мария (в иночестве Марфа), встреча её с «сыном» произошла в подмосковном селе Тайнинском на глазах огромной толпы. По воспоминаниям современников, «Дмитрий», соскочив с коня, бросился к карете, а Марфа приняла его в объятия. Оба рыдали, а дальнейший путь до Москвы «Дмитрий» прошёл пешком рядом с каретой.
Вскоре после этого «Дмитрий» короновался «венцом» Годунова, приняв его из рук нового, только что им же назначенного патриарха Игнатия, бояре поднесли скипетр и державу. Царский дворец был изукрашен, путь к нему от Успенского собора устлан златотканым бархатом, а когда «царь» появился на пороге, бояре осыпали его дождём из золотых монет.
Так начиналось это короткое царствование, ознаменованное столь необычными для Московии того времени начинаниями и непривычными для русского уха посулами, так, впрочем, и не сбывшимися.
«Дмитрий» однажды заметил: «Есть два способа царствовать: милосердием и щедростью или суровостью и казнями. Я избрал первый способ, дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его». Он обрывал всякого, желавшего подольститься к нему, дурно отзываясь о правлении Бориса. При этом замечал льстецу, что тот наряду со всеми «ставил Бориса на царство», теперь же хулит. После того как был раскрыт заговор, имевший целью свергнуть и убить самозванца, «Дмитрий» передал решение участи возглавлявшего его Василия Шуйского Земскому собору. Когда же Шуйский был уже подведён к плахе, то приказом «царя» неожиданно помилован.
Первыми действиями «царя» стали многочисленные милости. Из ссылок возвратили бояр и князей, бывших в опале при Борисе и Фёдоре, и вернули им конфискованные имения. Простили Василия Шуйского и его братьев, как и родственников Годуновых. Многим боярам и окольничим выплачивался двойной оклад. Посыпались милости и на население: служилым людям удвоили содержание, помещикам — земельные наделы (всё за счёт земельных и денежных конфискаций у монастырей).
В южных районах на 10 лет отменили взимание налогов. Крестьянам разрешили уходить от помещика, если тот не кормил их во время голода, запрещена была потомственная запись в холопство. В законодательном порядке запрещено мздоимство: уличённых же взяточников водили по городу, повесив на шею денежную мошну, меха, жемчуг или даже солёную рыбу — в зависимости от того, чем бралась взятка, и били палками. Дворяне были избавлены от телесных наказаний.
Новый «царь» повелел боярской думе зваться «сенатом». Сам он почти ежедневно присутствовал на заседаниях, участвовал в разгоравшихся там по средам и субботам дискуссиях, давал аудиенции, принимал челобитные. Часто гулял по городу, общаясь с ремесленниками, торговцами, простыми людьми.
Все препятствия к выезду из государства и к передвижению внутри него были отменены. Англичане, находившиеся в то время в Москве, отмечали, что такой свободы не знало ещё ни одно европейское государство. «Дмитрий» выступал как новатор, стремящийся европеизировать Русское государство, что впоследствии проделает Пётр Великий. Не случайно он и подписываться стал как император, хотя его официальный титул был иным: «Мы, пресветлейший и непобедимейший Монарх Дмитрий Иванович, Божиею милостию, Цесарь и Великий Князь всея России, и всех Татарских царств и иных многих Московской монархии покорённых областей Государь и Царь».
ВСЕ ЭТИ прогрессивные с точки зрения европейских наблюдателей перемены многим казались весьма подозрительными, причём не только боярам, но и простому народу, при всей показной любви к молодому «царю» всё-таки подозревавшему «Дмитрия» в самозванстве. Людей раздражали как высокомерие и наглость заполонивших Москву поляков, так и то, что «царь» чем дальше, тем явственней насмехался над московскими предрассудками, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая, например, подавать к столу телятину, которой русские в те времена гнушались.
Особенное возмущение вызвало венчание «Дмитрия» с католичкой Мариной Мнишек, возведённой в царицы. В эту унавоженную почву и запустил корни нового заговора неугомонившийся Василий Шуйский. Он прямо высказывался в своём кругу, что «Дмитрий» посажен на царство с единственной целью — свалить Годуновых, теперь же, дескать, пришло время свалить и его самого.
Первое покушение 8 января 1606 года провалилось, заговорщиков схватили, и «Дмитрий» с Красного крыльца упрекал московский люд в том, что его «безвинно» попрекают самозванчеством, хотя порукой его «подлинности» — признание матери и верховных бояр, напоминал, что за время своего недолгого ещё царствования он «живота не жалел» ради счастья подданных. И тронутый народ, упав на колени, со слезами клялся ему в своей преданности. Семеро заговорщиков, выведенные на крыльцо Петром Басмановым, сразу после ухода «царя» во внутренние покои были растерзаны толпой.
Звонком к будущему обвальному явлению многочисленных самозванцев стало поступившее весной 1606 года известие, что к Москве идёт с Дона войско взбунтовавшихся казаков во главе с Илейкой Муромцем, выдающим себя за никогда не существовавшего царевича Петра Фёдоровича — якобы внука царя Ивана. «Дмитрий» ответил ему довольно вежливым письмом, предлагавшим претенденту явиться в Москву и предъявить доказательства своего происхождения, если же таковых нет, то не тревожить более домогательствами. Но встреча их не состоялась. Претендент, как ни странно, объявился в Москве уже после гибели «Дмитрия» и попал в лапы Шуйского.
Во время многодневного празднования Николина дня понаехавшие поляки в пьяном угаре врывались в московские дома, насиловали женщин, грабили прохожих, стреляя в воздух и крича, что царь им не указ, так как это они посадили его на престол. Народ возмутился, чем и решили воспользоваться заговорщики Шуйского.
14 мая 1606 года он собрал верных ему людей, в основном из купцов и служилых, вместе с которыми составил план: отметить дома, в которых живут поляки, и в субботу ударить в набат, призвав народ к бунту против польского разгула — под предлогом якобы защиты «царя», праздновавшего в эти дни свадьбу с Мариной Мнишек.
На следующий день был бал в новом, построенном по приказанию «Дмитрия» царском дворце, «царь» вместе с придворными танцевал и веселился. По окончании праздника «Дмитрий» ушёл к жене в её недостроенный ещё дворец. Той же ночью Шуйский якобы от имени «царя» сократил немецкую охрану во дворце со ста до тридцати человек, приказал открыть тюрьмы и выдал уголовникам оружие.
17 мая на рассвете Шуйские, Голицын и Татищев въехали на Красную площадь в сопровождении двухсот человек, вооружённых саблями, бердышами и рогатинами. Шуйский кричал, что «литва» пытается убить царя, и требовал, чтобы горожане поднялись на его защиту. Возбуждённые москвичи кинулись бить и грабить поляков. Шуйский же въехал в Кремль через Спасские ворота с саблей в одной руке и крестом в другой. Спешившись возле Успенского собора, он приказал легковерной и изменчивой толпе на этот раз «идти на злого еретика». Она уже ломилась в двери, сметая горстку немецких алебардщиков, когда Басманов, последний оставшийся верным «царю», открыв окно, потребовал ответа и услышал: «Отдай нам твоего вора, тогда поговоришь с нами».
По рассказам очевидцев, «Дмитрий», в суматохе не обнаружив своей сабли, вырвал алебарду у одного из стражников и подступил к дверям с криком: «Прочь! Я вам не Борис!» Басманов спустился на крыльцо и попытался уговорить толпу разойтись, но Татищев поразил его ножом в сердце.
«Дмитрий» запер дверь, а когда заговорщики стали ломать её, бросился бежать по коридору и выбрался в окно, пытаясь спуститься по лесам, чтобы скрыться в толпе, но оступился и упал во двор, где его подобрали караульные стрельцы. Он был без сознания, с вывихнутой ногой и разбитой грудью. Когда стрельцы облили его водой, он пришёл в себя и стал просить защиты от заговорщиков, обещая одарить их поместьями и имуществом мятежных бояр. Сторонники же Татищева и Шуйского грозили стрельцам убить их жён и детей, если те не отдадут «вора». «Дмитрий» до последнего момента твердил, что он сын Грозного, порукой чему, дескать, слово его матери. С него сорвали царское платье, вырядили в лохмотья, тыкали пальцами в глаза и дёргали за уши. Когда же гонец, посланный к Марфе за окончательным разъяснением, её ли сын тот, кто называет себя Дмитрием, передал её слова, что её сын убит в Угличе, из толпы выскочил один из «детей боярских» Григорий Валуев и выстрелил в «царя» в упор со словами: «Что толковать с еретиком: вот я благословляю польского свистуна!»
«Дмитрия» добили саблями и алебардами. После трёхдневных надругательств изуродованные останки «царя», которого ещё так недавно обожали и славили, захоронили на кладбище для безымянных упившихся и замёрзших за Серпуховскими воротами. Впоследствии, дабы покончить со слухами о том, что «мёртвый ходит» и над могилой сами собой вспыхивают и движутся огни и слышатся пение и звуки бубнов и что это, дескать, «бесы расстригу славят», тело выкопали, сожгли и, смешав пепел с порохом, выстрелили из пушки в ту сторону, откуда он пришёл, — в сторону Польши.
КОГДА явится Лжедмитрий II, в отношении которого уже ни у кого не будет сомнений, что это самозванец, а после третий, четвёртый и т.д., то именно он, прозванный «тушинским вором», отдаст приказ: «Царевичей ловить и бить кнутом». Нарыв Смутного времени достиг к этому моменту полной зрелости.
Владимир ВИШНЯКОВ
Источник: «Правда»
Никитин Владимир Степанович
Тарасова Валентина Прохоровна
Панкова Алла Васильевна
Куняев Сергей Станиславович
Тарасов Борис Васильевич
Воронцов Алексей Васильевич
Самарин Анатолий Николаевич
Страница "РУССКИЙ ЛАД"
