Александр Шербаков. …И со сжатыми кулаками

Этот праздник со слезами на глазах... День Победы...» Наверное, никто не станет оспаривать факт, что эта песня уже многие годы остаётся самой, самой...(хотел сказать, популярной, но такое определение было бы слишком легковесным при столь серьёзной и значительной теме) известной, общепризнанной и востребованной среди песен, посвящённых Победе нашей страны в Великой Отечественной войне.

То есть песня эта без всяких оговорок стала народной. Её поют на площадях, в концертных залах и в дружеских застольях. И даже то, что я сейчас не готов навскидку, к стыду своему, назвать авторов её слов и музыки, лишний раз свидетельствует о глубокой народности песни.

Почему же народ наш выделил и принял её почти сразу, после первых исполнений популярным (здесь это слово более уместно) певцом Львом Лещенко? Ответ прост. Потому, что она наиболее точно передавала те глубокие и сложные чувства, которые переживали все мы в майский День Победы. Хотя у них тоже была некоторая эволюция. Лично мне, чьё раннее детство «опалено войной», представляется, что в первые послевоенные годы, при всей скромности тогдашних празднований и «открытости» ещё не затянувшихся ран, в них было больше торжества, общей победной радости, включающей радость возвращения отцов и братьев.

Позволю воспроизвести небольшую «картинку» отцовского возвращения. [Справа его фото - Иллариона Щербакова, присланное с фронта.- Ред.]

...Давным-давно, ясным морозным утром поздней осени сорок пятого года, к нашим воротам вдруг свернул с дороги грузовик. Почти упершись радиатором в дощатый створ, он остановился, зачихал мотором и заглох. Звякнула щеколда, залаял Борзя, сначала гулким басом, потом тише и, наконец, запел, затянул весело и звонко - песню встречи. Мать припала к окну, выходящему в ограду.

- Шурка! Слышь? Отец пришёл!

И тотчас бросилась к двери. А я вместо того, чтобы последовать за ней, запрыгал по комнате, заметался в растерянности и страхе. Я смутно помнил отца: когда его взяли на фронт, мне было всего лишь два года.

Я больше представлял его по рассказам матери, чем по отрывочным и зыбким воспоминаниям. Он казался мне огромным сказочным богатырём, всемогущим, усатым и добрым. Мы столько лет и зим ждали его! Я так часто думал, мечтал о встрече с ним, даже тайно молился перед сном, жарким шёпотом прося Бога оборонить отца от пули. А теперь, когда он был здесь, рядом, когда он уже вошёл в ограду, меня вдруг охватила тревога, заглушившая радость, я метнулся испуганно на печь и задёрнул занавеску.

Отец шумно ввалился в избу, стуча подкованными сапогами и громко, вперебой разговаривая с матерью. Я робко выглянул из-под занавески, отец заметил это, засмеялся, вскочил на лавку, стоявшую у печи, разом сгрёб меня в охапку:

- Шурка, что ли? Какой жених вырос, а?

Он стал тискать, целовать меня, щекоча колючими усами и обдавая запахом вина и табака. Потом посадил на плечо и закружил по избе, приговаривая: «Ай да Шурка, ай да сын!». А я одной рукой крепко держался за его чёрную, как голенище, шею, а другой трепетно трогал красную звезду на пилотке и целую снизку медалей, попрыгивавших и позванивавших на отцовской груди...

(В этих «ай да сын!», запомнившихся точно, не ищите «следа» похожих восклицаний Пушкина после написания «Бориса Годунова». Малограмотный крестьянин, отец о них не знал, так что «слова народные», непроизвольные).

Со временем, когда, оглядываясь на поля сражений, «считать мы стали раны, товарищей считать», за светом торжества Победы чётче обозначились

и горестные тени... Нет, я не хочу поддакивать ни некоторым «жёстким» писателям-вспоминателям, ни тем более псевдоисторикам, типа сванидзей, млечиных и прочих, что-де цена Победы вышла чудовищной, что мы врага «закидали трупами», что наши «бездарные» командиры не считались с потерями и т.д. Но Победа над полчищами, собранными со всей Европы и четыре года попиравшими нашу землю, нам и вправду далась недёшево. Потому вполне закономерно, что День Победы стал праздником «со слезами на глазах». И таким воспринимался в народе многие годы.

На фото ниэе - брат Иван, фронт.

Но! Сегодня это «определение» уже кажется неточным, недостаточным. После того как на нашу Победу обрушилась лавина клеветы во всём мире, после того как нашей стране начали приписывать «развязывание» войны, а нашего Верховного Главнокомандующего ставить рядом с Гитлером, после того как в учебниках истории победителями стали называть американцев и англичан, а «восточному фронту» уделять лишь жалкие странички (даже в нашей стране, в нашей школе!), после того как в Прибалтике и на Украине вместо истинных борцов с фашистами по торжественным площадям зашагали пособники этих самых фашистов - бандеровцы, «лесные братья» и прочие, - а колонны наших ветеранов разгоняются, наконец, после того как фашистское отродье, повылезавшее из тёмных щелей, при поддержке заокеанских политических жуликов захватило власть в Киеве - матери городов русских - и расстреливает, сжигает живьём наших братьев и сестёр, после всего этого Праздник Победы честные люди встречают уже не только со «слезами на глазах», но и со сжатыми кулаками. Все клеветники и преступники, отнимающие у нас нашу Победу, должны ответить. Мне отмщение, и Аз воздам...

Да, пока мы вынуждены лишь стискивать зубы и сжимать кулаки, ибо внешним заклятым «друзьям» и «партнёрам» вместе с внутренней «пятой колонной» удалось развалить нашу Державу, ослабить непобедимую армию и «оборонку». Но, хочется верить, что настанет час... Пока же будем следовать мудрому русскому правилу: делай, что должно, и пусть будет, как будет. Именно так действовали наши родители, старшие сёстры и братья, чему я был свидетелем в детстве, «опалённом войной».

...Замерло цоканье копыт по скованной земле. У нашего дома остановилась лошадь. Телега, накатив, ударила оглоблей в ворота. Но открылись не они, а распахнулась настежь калитка со скрипом, протяжным и звонким, как гусиный крик.

Мать с Марфушей, моей старшей сестрой, в одинаковых серых шалях и фуфайках, внесли мешок, бережно держа его за углы. Мешок мягко лёг на каменную плиту у завалинки и разом осел, заметно опал, будто с устали выдохнул воздух. А телега с возом таких же мешков двинулась дальше по деревенской улице. За повозкой, точно за катафалком, тихо шли молчаливые женщины.

- Ну, вот и всё. Заработали хлебушка, - устало сказала мать и захлопнула калитку.

Я подбежал к мешку и с восхищением стал ощупывать его впалые бока. Сквозь грубое рядно проглядывали красноватые зерна. «Ого, целый мешок пшеницы!», - дивился я, ибо прежде не видывал в нашем доме столько хлеба сразу.

Мешок зерна заработали сестра с матерью в колхозе.

За зимнюю до Рождества молотьбу на трескучем морозе, за рубку леса в

таёжных снегах, за круглосуточную посевную страду, где сестра была трактористкой, а мать - сеяльщицей, за скошенные литовкой гектары трав и поставленные по логам сенные зароды под палящим солнцем, за срезанные серпами и грабками нетучные колосовые... целый мешок хлеба!

Я гордился тем, что была в нём и моя горсть зерна, потому что летом и я не сидел без работы - возил копны на старой хребтастой кобыле.

Война... Всё для фронта. Настоящий хлеб на селе видели только раз в году, когда школьники приносили с новогодней ёлки кулёк подарков - калачик, крендель, шаньгу с творогом...

Кстати, правдивый писатель-фронтовик Фёдор Абрамов, к сожалению, редко поминаемый ныне, написание своего романа «Братья и сёстры» (по-моему, лучшей книги о тыле) объяснял невозможностью забыть «великий подвиг русской бабы, открывшей в 1941 году второй фронт ... может быть, не менее тяжёлый, чем фронт русского мужика». Так давайте в День Победы отдадим должное славной «русской бабе» и всем труженикам тыла, приближавшим этот великий Праздник «со слезами на глазах» и со сжатыми кулаками.