Революционный консерватизм Николая Фёдорова

В июне нынешнего года исполнилось 185 лет со дня рождения русского мыслителя, одного из основоположников русского космизма Николая Фёдоровича Фёдорова (1829–1903). В истории общественной мысли Фёдоров традиционно проходит по разряду «утопистов», что в обычном представлении, свысока относящемся к «утопиям», казалось бы, должно принижать значение его идей. Утопия противопоставляется науке, но это противопоставление бессмысленно, потому что утопия и наука отвечают на разные вопросы. Утопия ставит вопрос о целях, к которым должно стремиться человеческое общество, рисует идеальную картину будущего мироустройства, наука же ищет реалистические средства для достижения этих целей.

Современное человечество приучено (в значительно мере целенаправленно) к негативному восприятию утопизма. Недаром в современной литературе, в противоположность советскому времени, господствуют антиутопии. На место оптимистической научной фантастики пришли мрачные образы грядущих потрясений и полной дегуманизации. Да и школьная программа по литературе пропагандирует не творчество советских фантастов (а научная фантастика – это современная форма утопии) – И. Ефремова, А. Казанцева или ранних братьев Стругацких, – а выбирает из классического наследия именно произведения антиутопического характера («Мы» Замятина, «О дивный новый мир» Хаксли, «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери и т. д.). С детских лет человек приучается к пессимизму и глубокому неверию в возможность какого-либо улучшения жизни, а уж тем более в необходимость борьбы за это улучшение.

В связи с этим возрождение утопического сознания, пропагандирующего социальную активность человека, является важнейшей задачей. Но, ставя эту задачу, важно не упустить и другую сторону проблемы – преемственность поколений, духовного опыта человечества. Очень часто искусственно противопоставляются прогресс и традиция, консерватизм и революционность и т. п. И здесь приходит на помощь именно «философия общего дела», созданная Н.Ф. Фёдоровым.

Н.А. Бердяев в книге «Русская идея» отмечал: «Истоки миросозерцания Н. Фёдорова родственны славянофильству. У него есть идеализация патриархального строя, патриархальной монархии, вражда к западной культуре. Но он выходит за пределы славянофилов, и в нем есть совершенно революционные элементы — активность человека, коллективизм, определяющее значение труда, хозяйственность, высокая оценка позитивной науки и техники».

Действительно, «Философия общего дела» в значительной степени связана как с идеями современной ей русской религиозной философии, так и в целом с православной традицией. В центре её – идея воскрешения мёртвых, но понимаемая не «трансцендентно», то есть через проявление воли Бога при пассивности человека, а «имманентно», через активность и целенаправленный труд самого человека, который, таким образом, предстаёт как орудие божественного промысла, в полной мере «образ и подобие» Бога, его «со-творец» (по словам Н.А. Заболоцкого, «довершающий строение природы»). Таким образом, апокалиптические пророчества толкуются как «условные»: если человечество не сможет соединиться для победы над смертью, то эту миссию возьмёт на себя сам Бог, и только тогда людей ожидает Страшный суд и – за исключением немногих праведников – ад. Всеобщий рай же (апокатастасис) становится произведением самих людей, «всех людей в их совокупности».

«Нарушение законов слепой природы, – писал Фёдоров, – есть закон природы человеческой. Слепое повиновение природе есть преступление со стороны человека». Непримиримое отношение к смерти, борьба и победа над ней, достижение личного бессмертия и воскрешение (при помощи средств науки, которые когда-нибудь будут найдены) «отцов», всех предыдущих поколений – вот основа взглядов Фёдорова. Именно для этой цели и необходимо объединение людей, преодоление нынешнего «небратского», «неродственного» состояния, в котором нет настоящей любви как в отношении живущих, так и в отношении умерших. В конце жизни, работая над систематизацией своих взглядов, Фёдоров объединил их под названием «супраморализм».

В последние годы своей жизни интерес к Фёдорову проявил Ф.М. Достоевский: ознакомившись с письмом Н.П. Петерсона, в котором излагались основные фёдоровские положения, Достоевский ответил: «Скажу, что в сущности я совершенно согласен с этими мыслями. Их я прочел как бы за свои». Именно по просьбе Достоевского Фёдоров приступил к созданию систематического изложения своего учения, которое раньше распространялось устно, в узком кружке его учеников, группировавшихся вокруг библиотеки Румянцевского музея. К сожалению, Достоевский скончался в начале 1881 года, так и не получив полного представления о сути учения Фёдорова, и мы можем только гадать, как бы он его воспринял во всей совокупности. Тем не менее, его влияние отмечается исследователями в некоторых фрагментах романа «Братья Карамазовы».

Владимир Соловьёв, который прочёл уже подготовленную рукопись Фёдорова, прямо заявил ему в письме: «Проект Ваш я принимаю безусловно и без всяких разговоров… Я, со своей стороны, могу только признать Вас своим учителем и отцом духовным». Однако эта декларация так и не получила продолжения. В дальнейшей своей философской работе Соловьёв продолжал опираться на чисто мистические трактовки воскрешения. Между тем Фёдоров писал: «Ограничиваться “позитивным” – значит принять средства за цель; ограничиваться “мистическим” – значит принять цель за средства».

После революции идеи Фёдорова были в значительной мере восприняты таким течением русского зарубежья, как евразийство, особенно левым его крылом, что способствовало изменению отношения к революции этих представителей эмиграции, изначально настроенных довольно антисоветски. Л.П. Карсавин писал: «Для многих из нас Философия Общего Дела была ключом, открывшим нам истинное содержание нашей собственной философии». Именно русская революция, по словам Карсавина, «утверждает примат Общего над Частным, этику, основанную на организационном долге, человека-деятеля, а не человека-потребителя».

И далее: «Фёдоровскому кругу идей мы обязаны в значительной мере и тем, что изо всех западных мыслителей нам стал самым близким – Маркс». Действительно, между учением Фёдорова и марксизмом можно обнаружить явные параллели.

Как отмечал В.В. Зеньковский в «Истории русской философии», Фёдоров строит «системы “проективной” философии, т. е. философии “действия”, а не пассивного созерцания мира». Сам Фёдоров говорил, что философия «должна стать знанием не только того, что есть, но и того, что должно быть, то есть она должна из пассивного умозрительного объяснения сущего стать активным проектом долженствующего быть, проектом всеобщего дела». Это перекликается со знаменитыми словами Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его». Именно эта особенность привела к популярности философии Фёдорова в XX веке, особенно в революционную эпоху.

Фёдоров говорит о современном состоянии человечества как о «несовершеннолетии»: окончательное «взросление» наступит лишь с достижением бессмертия, началом практического воскрешения предков и связанным с этим освоением космического пространства. К. Маркс характеризует эксплуататорские формации подобным же образом: «буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества» и начинается подлинная его история, связанная с коммунистической формацией. Правда, Маркс, подчёркнуто сторонившийся «утопизма», практически не раскрывал сути этой грядущей «подлинной истории». Что же, в этом Маркс и Фёдоров неплохо дополняют друг друга.

И как для Фёдорова «совершеннолетие» человеческого общества означало – на новом уровне – уподобление детям, очищение и «сознание родства», так и Маркс говорил о «новом обществе» как о «возрождении в более совершенной форме общества архаического типа» и призывал не бояться слова «архаический». Кстати, в этом пункте, как и во многом другом, прослеживается влияние на Фёдорова философии Гегеля (хотя он и довольно резко его критиковал) и конкретно закона отрицания отрицания.

Как и в марксистской концепции, государство у Фёдорова рассматривается как исторически преходящая форма, необходимая, «пока не образовалось всемирное родство», то есть, опять-таки, до достижения обществом «совершеннолетия», когда ему уже не понадобятся няньки и педагоги. Этот будущий этап развития человечества он называл «психократией», «которая есть общество, держащееся внутреннею силою, а не внешним законом».

Но до этой поры оптимальным типом государства Фёдоров считал государство «тяглое», «служилое», отчасти беря за его образец Московскую Русь, но подчёркивая её историческую ошибку: «обязанность службы не для всех была прямою службою отечеству; за прямую службу одной, меньшей части населения другая, большая, была отдана ей в частную службу». В Петербургской России эта система выродилась в крепостную зависимость, которая потеряла уже всякое моральное обоснование после освобождения дворян в 1762 г. от обязательной службы государству. «Такое освобождение их, – пишет Фёдоров, – вместо подчинения общей с крестьянами прямой обязательной службе и было ошибкою Петербургской России, исправление которой начато введением всеобщей воинской повинности».

Воинской повинности Фёдоров придавал огромное значение, но считал необходимым её соединение с всеобщим обязательным образованием. Таким образом, армия становилась бы своего рода школой для всего мужского населения (отметим, что роль армии в Советское время была близка к этой модели). При этом армии предназначалось великое будущее как силе, которая перейдёт от уничтожения себе подобных к борьбе со слепыми силами природы – то есть к той же «регуляции», для которой необходимо оружие, в современных условиях использующееся в интересах милитаризма. «Не сварливость, будто бы присущая человеку, причина этой борьбы, а отречение от общего дела, в котором силы, ныне растрачиваемые в борьбе, могли бы найти естественный исход», – пишет Фёдоров. Под «борьбой» здесь подразумевается не только прямая, вооружённая борьба, но и характерная для капиталистического общества конкуренция, на которую бессмысленно тратятся людские силы и ресурсы, которым, безусловно, можно найти более разумное применение.

Сам Фёдоров вполне осознавал радикальность своих идей. Говоря в третьем лице об авторе своей статьи «Самодержавие», вышедшей анонимно, он писал: «Статья эта, по заглавию обещающая самый узкий консерватизм, на самом деле поражает крайним радикализмом, который оставляет за собою не только конституционные монархии и республики, но и самых крайних социалистов, ибо в самодержавии автор статьи видит средство возвести всех людей к такому нравственному совершенству, при котором они, подобно самому самодержцу, были бы ответственны только перед Богом и своею совестью, т. е. не нуждались бы ни в каком принуждении и надзоре».

Преодоление различий между городом и деревней (возвращение к земледелию, но на основе современных достижений науки), как и между умственным и физическим трудом (учёными и неучёными) – эти задачи, сформулированные Фёдоровым, ставились и отчасти решались на практике в Советское время. Фёдоров критически относился к аграрной «утопии» Л.Н. Толстого: писатель также призывал к возвращению в деревню, но при этом отвергал значение науки и выступал за «опрощение».

Сталинский план преобразования природы, ставший ответом на послевоенный голод 1946 года, вызывает в памяти фёдоровскую идею регуляции природы. Поводом к публикации размышлений Фёдорова на эту тему также послужил голод в Российской империи в 1891 г. Регуляция природы через воздействие на атмосферу, по его словам, обращает земледелие «из индивидуальной работы в коллективную», и целью сельскохозяйственного производства должен быть не «наибольший доход, ведущий к кризисам, к перепроизводству», а обеспечение реальных потребностей человечества в «хлебе насущном».

Критикуя современные ему социалистические идеи, Фёдоров предлагал заменить вопрос о богатстве и бедности вопросом о жизни и смерти. Но здесь речь идёт не об «отбрасывании» социальной темы, а наоборот – о введении её в более широкий контекст, в котором социальная тематика предстаёт лишь одним из аспектов проблемы: «участие же в знании всех, без чего разделение на учёных и неучёных не исчезнет, одним устранением бедности вызвано быть не может». Таким образом, тогдашние социалисты критикуются не за чрезмерный, а именно за недостаточный радикализм их идей (чуть позже, в начале XX в., подобная критика раздастся из уст теоретиков христианского социализма – С. Н. Булгакова и В. Ф. Эрна).

Фёдоров определённо говорил о том, что «юридико-экономические отношения», иными словами, эксплуатация человека человеком, так же недопустимы, как и отношения сословные. И то и другое – выражение «небратского состояния», того же «несовершеннолетия человечества», о котором уже говорилось. С его точки зрения, любое «пользование тем, чего лишены другие, есть уже нарушение христианской любви, единства человечества».

Философия Фёдорова – подчёркнуто коллективистична: «единство не поглощает, а возвеличивает каждую единицу, различие же личностей лишь скрепляет единство». Выступая против концепций западной психологии, он отмечал, что толпа, которой М. Нордау и другие западные учёные приписывают «понижающее» действие на человека, преобладание низших инстинктов и страстей, на самом деле способна на объединение людей для созидательного труда. Человек «от святости общего дела очищается и достигает небывалой духовной высоты». Как пример такого дела Фёдоров рассматривал известную из русской истории коллективную постройку «обыденных храмов» – своего рода тренировку, подготовку к более важным делам, которые ещё ждут человечество.

Противоположность своим идеям Фёдоров видел во взглядах Ницше с его «лже-Заратуштрой» (к настоящему Заратуштре, представителю «зендо-славянского» мировоззрения, он как раз относился с симпатией), в радикально индивидуалистической концепции «сверхчеловека». В его принципе «воли к власти» русский мыслитель видит стремление к власти не над природой (которую подразумевает концепция самого Фёдорова), а над своим ближним, над другим человеком. Ницшеанство одобряет «рабство» и, соответственно, «барство», тогда как супраморализм преодолевает то и другое через «родство».

Противопоставляя идеи Фёдорова пессимистическим концепциям, было бы неправильно относить их и к «оптимистическим». Он далёк от идей самопроизвольного, автоматического прогресса – развития, не зависящего от целенаправленной активности человека. Идея Фёдорова – это проект, предложенный человечеству, которое вольно принять его или отвергнуть.

Важно также, что Фёдоров, будучи православным христианином, в своём проекте стремился примирить верующих и неверующих. Богочеловек для верующих предстаёт как «действительное лицо», для неверующих же – как «идеальное изображение», некий образец, хоть и не существующий в реальности: «это значит, что, различаясь в мысли, верующие и неверующие могут быть согласны в деле, а общее дело приведёт их к согласию и в мысли». «Итак, скептицизм и критицизм, уничтожив веру в действительное существование совершенства, бессмертия, свободы, но не имея сил уничтожить в человеке потребность всего этого, тем самым заставляет, так сказать, человека поставить всё это своею целью, своим проектом».

Здесь Фёдоров отчасти предвосхитил появившееся спустя несколько лет после его смерти богостроительство (представленное, как известно, в первую очередь А. В. Луначарским и М. Горьким), хотя конкретными доказательствами его влияния на это идейное течение мы не располагаем.

Зато известно о глубочайшем влиянии Фёдорова на русскую литературу и искусство периода революции и более поздних советских лет. Его последователями были поэты Валерий Брюсов и Велимир Хлебников, Николай Заболоцкий и Леонид Мартынов, писатель Андрей Платонов, художник Павел Филонов и многие другие. Приведём для иллюстрации строки Л. Мартынова из стихотворения «Что-то новое в мире», прямо говорящие о воскрешении:

…Выпрямляется раб обнажённый,
Исцеляется прокажённый,
Воскресает невинно казнённый,
Что случилось, не может представить:
«Это я! — говорит. — Это я ведь!»

Фёдоров – апологет труда, причём труда творческого, способствующего всестроннему развитию личности. «Общее дело, – пишет он, – даёт участие всем в религии, науке, искусстве… При таком деле не может быть и вопроса о праве на труд, потому что очевидна обязанность всех, без всяких исключений, участвовать в нём. Не может быть вопроса и о том, чтобы неспособные трудиться получали средства к существованию, так как в предмет общего дела входит не доставить им только эти средства, но и восстановить или наделить их теми способностями, которых они лишены».

«Всечеловечность» философии Фёдорова отнюдь не мешала осознанию им важности геополитических проблем и, в конечном счёте, великой миссии России, обусловленной именно её географическим положением. Россия – наиболее континентальная из мировых держав (в противоположность «самой морской» из них – Англии), в основе её хозяйства лежит земледелие, и с этим связана меньшая её зависимость от внешней торговли, мануфактурной промышленности и всего того, что увлекает человечество на ложный путь «небратства» и эксплуатации. «Супраморализм» Фёдоров рассматривал как «выражение духа славянства и совершенную противоположность Западу».

Переосмысляя традиционную славянофильскую концепцию овладения Константинополем, он связывает эту же задачу с идеей объединения всего человечества вокруг «общего дела», в которой «Царьград» становится своего рода символическим местом, где это объединение должно произойти. Второе, столь же символически значимое место – это Памир (куда Фёдорову уже в старости удалось совершить путешествие), который он в соответствии с народными преданиями рассматривал как «могилу праотца», прародину человечества. Россия и Англия, одна с суши, другая с моря (через Индию), подбираются к этому священному месту, и в этом соперничестве отражаются два противоположных проекта, два пути, одним из которых пойдёт всё человечество.

«Английский проект» стремится обратить человечество в «международный организм», дать ему «антихристианскую форму, в которой “субординация”, даже “слияние” при полном взаимном отчуждении, раздельности найдут своё полное выражение». Здесь речь идёт именно о той модели глобализации, которая осуществляется сегодня и которой может противостоять лишь всечеловеческое единство на прямо противоположных, «братских» началах.

Рассматривая триаду «свобода – равенство – братство», Фёдоров подчёркивал: «Нужно искать братства, а всё прочее само собою приложится, ибо при истинном братстве немыслимо порабощение и неравенство». Таким образом, он предлагал модель «общества-семьи» в противоположность «органическому» типу общества, в котором существует неизбежное неравенство.

Именно России Фёдоров отводил роль первопроходца Космоса: «…наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига». «Небесные миры» в его концепции становились будущими обителями воскрешённых предков.

Как известно, Николай Фёдоров был внебрачным сыном князя П.И. Гагарина. Символично, что первым человеком, вышедшим в космос, стал носитель этой же фамилии – Ю.А. Гагарин, которого, кстати, от Фёдорова отделяет цепочка личных связей всего лишь из двух людей (и каких – К.Э. Циолковского и С.П. Королёва). Идеи русского космизма, помимо Циолковского, ученика Фёдорова, развивали другие выдающиеся русские мыслители: А.Л. Чижевский, П. Флоренский, В.И. Вернадский, развивавший идею ноосферы, ученик и последователь Вернадского Н.Г. Холодный, в трактате «Мысли дарвиниста о природе и человеке» (1944) сформулировавший концепцию антропокосмизма. У каждого из них есть свои особенности, порой довольно резкие расхождения. К примеру, Циолковский (как и более ранний представитель русского космизма – драматург и самобытный философ А.В. Сухово-Кобылин) опирался на евгенические принципы, далёкие от фёдоровских представлений о всеобщем братстве и высшей ценности каждой уникальной личности как части целого.

Н.Ф. Фёдоров не просто стоял у истоков всей системы идей и концепций русского космизма – именно он сформулировал её резче всего, в наиболее концентрированном виде, поставив перед человечеством не абстрактные, а совершенно конкретные цели и задачи. И главное условие для решения этих задач – всеобщее братство, понимаемое Фёдоровым буквально, как объединение в деле воскрешения умерших отцов. Таким образом, Фёдорова можно рассматривать как яркого приверженца модели «общества-семьи», глубоко присущей русской общественной мысли и сочетающей в себе «консервативные» и «революционные», а в конечном счёте вечные принципы.

Павел ПЕТУХОВ

http://novsoc.ru/revolyutsionnyiy-konservatizm-nikolaya-fyodorova/