Анатолий Стерликов. Неюбилейные заметки о великом Кобзаре

Проcматривая газету «Питерская правда», которую я должен (по партийной обязанности) распространять в своем доме, обратил внимание на публикацию Юрия Белова* о великом Кобзаре по случаю 200-летнего юбилея. Заголовок мне понравился, но уже первые строчки вызвали у меня чувство досады: «Его родина Украина, как и вся великая Россия, находилась под гнетом крепостного права…». Хватил уважаемый: «как и вся великая Россия»!

Неужели Белов запамятовал, что были огромные области Российской империи, не знавшие крепостного права. Например, области казачьих войск (одиннадцать), не было крепостного права в Финляндия, в губерниях российской Польши, в Прибалтике… А как же области Сибири, Русского Севера, Дальнего Востока, обширные территории Русской Америки (от Новоархангельска на острове Баранова до Форт-Росс в Северной Калифорнии), некоторые губернии коренной России - Архангельская, Вологодская? Или это не вся великая Россия? Что касается малороссов, то после упразднения Запорожской Сечи, жители Украйны, переселившиеся на Северный Кавказ, на Кубань, никогда не были крепостными, оставались казаками. А ведь Ю. Белова многие партийцы в Питере считают чем-то вроде партийного аятоллы, даже партийным гуру называют. Сам Ю. Белов стилем своих пространнейших публикаций, поучающим тоном, как бы подтверждает роль духовного лидера в городской партийной организации. Больше всего на орехи достается молодым публицистам, осмеливающимся возражать ему в Интернете. Может в чем-то Белов бывает и прав, но все же и ему следовало бы проявлять осмотрительность в своих публикациях, Об этом и разговор.

К сожалению, вся публикация Ю.Белова о жизни и творчестве поэта и художника Т.Г.Шевченко пронизана доктринерских духом, автор преподносит нам исторические факты под углом зрения, искажающим истину. Вернемся же к тексту публикации.

Читаем: «Подневольная солдатская жизнь с издевательством тупых и жестоких начальников надломила здоровье поэта…». В конце публикации эта суждение настойчиво повторяется: «Но ссылки, тюрьмы, солдатчина подорвали здоровье поэта. 10 марта 1861 года он умер. Всего-то ему было сорок семь лет – расцвет сил, но их-то и не осталось…» Не сомневаюсь: в юбилейный год бандеровские издания переполнены стенаниями: вот душили и гнобили Тараса Шевченко, наконец-то пришло время расквитаться с москалями за дiду Кобзара. Возможно, с негодованием читает процитированные строчки какой-нибудь майданутый ярош, - подобных, между прочим, немало и в нашем городе. У них есть даже печатные издания («Нова основа», например), издающиеся за счет городского бюджета, стало быть, за наш счет, господа-товарищи! Редактор упомянутого издания Б.Б. Б-ко (имя не называю, много чести для русофоба) мог бы перепечатать статью Белова, разве несколько сократив.

Истину установить не трудно: добросовестные биографы Шевченко (есть дневниковые свидетельства и самого Кобзаря) сохранили некоторые подробности его службы. Известно, что первые два года ссылки рядовой Тарас Шевченко Оренбургского линейного батальона плавал на шхуне под командованием капитан-лейтенанта Бутакова, жил в каюте (не в матросском кубрике) с офицером. Слышу: какая разница – каюта или кубрик. Не скажите! Автору этих строк некоторое время случилось служить и на шхуне, между прочим, подобной той, на какой плавал опальный поэт и художник, и хорошо знает различие между кубриком и каютой. Ну да это мелочи. Скажу главное: замечательный А.И. Бутаков (из череды Бутаковых - российских адмиралов), оставивший превосходное, подробнейшее научное исследование Аральского моря, не был «тупым и жестоким начальником», его имя хорошо известно русской научной общественности. Однако, впоследствии, по какому-то доносу, Бутаков получает флотский «фитиль», а Шевченко отправляют в Новопетровское укрепление (впоследствии известное и под названиями форт Александровский, Форт-Шевченко) на берегу Каспия. Но и здесь, если судить о службе рядового Шевченки по советскому фильму 1951 года, командиры к нему благоволили – высочайшее государево повеление («запрещение писать и рисовать») фактически игнорировалось. У него были карандаши, ему даже присылали краски, хранившиеся у коменданта крепости. Да ведь и на развороте питерской газеты размещены фотографии картин, созданных Т.Шевченко в ссылке. Он мог упражняться у мольберта, рисовать на листах ватмана, но придерживался странного для художника правила, о котором сообщает в «Дневнике»: «Рисовал бы портреты, за деньги не с кого, а даром работать совестно…» Ну ещё стихи и повести он писал, что признает и Белов.

По поводу отношения к службе Т.Г.Шевченко в своем «Дневнике» сообщает нам следующее: «Я сказал себе, что из меня не сделают солдата. Так и не сделали. Я не только глубоко, даже и поверхностно не изучил ни одного ружейного приема. И это льстит моему самолюбию».

Автор этих строк носил матросскую робу и бескозырку пять с половиной лет (уж такая мне выпала судьбинушка, это конечно, короче ссылки Шевченко, даже меньше того, что досталось моему старшему брату Виктору – семь лет срочной службы на кораблях Тихоокеанского флота!), поэтому мне никогда не постичь, как это рядовому Шевченке удалось не усвоить ни одного ружейного приема. И, конечно, хорошо, что поэта сослали в отдаленный (по тем временам) гарнизон Российской империи, где на многие вещи смотрели сквозь пальцы; будь он поближе к Москве или Петербургу, ему бы не избежать шпицрутенов и каторги за упрямое игнорирование воинских уставов и присяги.

Между прочим, вынужден разочаровать Ю. Белова - вопреки его утверждению, Шевченко, - не вел дневник «все годы ссылки», а лишь несколько месяцев службы. Исследователи жизни и творчества Кобзаря об этом, конечно, могут только пожалеть.

Продолжим, однако, чтение «Щоденника» («Дневника»), на которое нас подвиг своей публикацией именно Ю.Белов (за что ему, конечно, спасибо).

«Сегодня воскресенье. Я ночевал на огороде. Поутру был в укреплении. Дождь (весьма редкое явление) помешал мне возвращаться на огород, и я остался обедать у Мостовского…»

«...Каптенармус, к обыкновенным щам и каше прибавлял кусок жареной баранины, а я доставал из кармана большой огурец (без этого лакомства я не являюсь в укрепление)».

«…Он (сослуживец - А.С.) взял кусок сырой баранины (фунтов 5 для кебаба), хлеба, соразмерную долю и бутылку водки, а я чайник, чаю, сахару, стакан и 5 огурцов (последнее весьма предусмотрительно: бутылка же водки! – А.С.). Не в поход через Каракумы собрались служивые, и не к побегу из ненавистного форта они приготовились. Решили «провести сегодня воскресный день где-нибудь подальше от противного укрепления, и для сей уединенной радости назвали место в балке, в глубоком диком овраге, где можно найти защиту от солнца и родниковую свежую воду…»

«После обеда я, также по обыкновению, заснул под своею фавориткою вербою, а перед вечером надел чистый китель, соломенную шляпу-самодельщину (выходит, рядовой Шевченко сам себе устанавливал форму одежды в воинской части – А.С.) и пошел на туркменскую бакчу (баштаны)».

«Я против обыкновения, и, разумеется, во вред желудку, не имел сил отказаться от пельменей. Пельмени были мастерски приготовлены, и я им оказал необходимую честь. После чего я долго гулял вокруг огорода».

Почему на меня произвели впечатление именно эти строчки «Дневника»? Не только интересными сведениями о служебных попущениях по отношению к рядовому Шевченке, но также и райским изобилием (огурцы, баштаны - арбузы, дыни!!) в песчаной прикаспийской пустыне. Тот, кто когда-либо читал мои книги «За синим барханом», «В дельте Сырдарьи», поймет меня. Опять же: не такие уж «тупые начальники» были и в Новопетровском, если развели подсобное хозяйство с огородами и баштанами, украсили пустыню чудесными вербами, и если нашли вполне подобающее место для рядового Шевченки, не усвоившего, как уже отмечалось, ни одного ружейного приема. Судя по «Дневнику», - безделье – главная тягота жизни, по крайней мере, в последний год службы ссыльного поэта, когда он от скуки принялся вести дневниковые записи. Впрочем, Т.Г.Шевченко занимался и полезным делом – накоптил впрок ветчины, которой ему хватило на несколько месяцев.

Нет, друзья мои, не может такая солдатская жизнь на берегу Каспийского моря, «надломить», «подорвать здоровье», жизнь, пусть и подневольная, нестерпимо тягостная для человека, свободой воли одержимого. При условии, разумеется, если отсутствуют злоупотребления «горячительными напитками». Я почти уверен, что и бывший сержант Советской Армии Ю. Белов с моими замечаниями согласится, хотя публично это никогда не признает.

Что же касается «горячительных напитков», то на этот счет есть свидетельство историка Костомарова, близко знавшего поэта, даже проходившего с ним по делу «Кирилло-Мефодиевского братства». Но здесь все же уместнее привести совершенно откровенные признания самого автора дневника, они щедро рассыпаны по всему тексту «Дневника»: «У меня сегодня еще колеблется десница от позавчерашняя глумления пьянственного…» «Пошел к Шрейдерсу обедать, с досады чуть опять не нализался». Между прочим, в довольно скучном «Дневнике» мне как раз нравятся живые описания эпизодов с «глумлением пьянственным», - такая откровенная ирония по отношении к своим недостаткам, редко встречается.

Не осуждаю поэта за «глумления пьянственные», а только протестую против извращения истины. Отмеченная человеческая слабость, свойственная, к сожалению, и многим русским талантам, не умаляет, конечно, величия Поэта, силу его боговдохновенных поэм и дум. Я же более всего восстаю против воинствующего доктринерства, парализующего развитие общественной мысли, в секту превращающего партию трудового народа, на которую с надеждой смотрят русские люди.

Разумеется, Т.Г.Шевченко, будучи творческой, духовно одаренной вольнолюбивой личностью, страдал в солдатчине нравственно, - казарма же. (И автор этих строк не один испытывал всяческие тяготы - на берегах Каспия и на базе тральщиков, на острове в дельте Волги). Нравственный уровень даже и офицеров в таких отдаленных гарнизонах, каким было Новопетровское укрепление, оставлял желать лучшего, не отличались офицеры и высоким интеллектом. Судя по «Дневнику», в Новопетровском пьянство было обыкновением, в которое, вероятно, втягивался и рядовой Шевченко. Этот порок среди нижних чинов в воинских частях царской России не пресекался столь решительно и карательно, как, например, в Советской Армии. Ну, довольно об этом.

Читаем далее: «Национализм претил ему. Он боролся против подавления украинской культуры царизмом, что было. Николай I так высказался об украинском языке: «Такого языка нет, а есть испорченный русский».

Ах, этот Николай I, я почти готов согласиться - нехороший человек! Но чем не угодил нашему гуру Котляревский, - он отчего-то погоняет его «украинофилом», уровнял с нынешними либералами вроде Немцова и Навального, – этими наймитами США и Запада? Прочитал пассаж про Котляревского и сразу же вспомнил, как в кубрике шхуны, стоявшей на якоре на Взморье, читал вслух его искрометно-озорную, веселую «Энеиду», причем, некоторые эпизоды и на украинской мове. Среди матросов были и украинцы, - те за животы хватались. Между тем, если подходить к указанному каркасному тезису статьи Белова строго, то надо вспомнить, что литераторы того времени, - прежде всего исследователи русского языка и русской культуры (в числе таковых Н.И.Надеждин, И.П. Сахаров, знатоки народности русской, по слову В.Даля), предпочитали рассуждать о малорусском наречии (диалекте), - считавшимся одним из многих в границах Российской империи. Что касается самого В. Даля, то он уже указывает на малорусский язык, вместе с тем, выделяет наречие новороссийское, которое, по его исследованию, распространялось в Херсонской, Екатеринославской (ныне Днепродзержинская область), Таврической и Бессарабской губерниях. Стало быть, не мог даже и более просвещенный, чем Николай I царь-государь, полистав тоненькую книжечку на малорусской мове (имею в виду самое первое издание «Кобзара»), признать украинский язык, а Шевченко классиком, равным Пушкину, по поводу чего негодует публицист Белов... Автор публикации плохо представляет историю украинского языка. И в толковании, собственно, Российской истории обнаруживаются рецидивы сусловского агитпропа.

А теперь о национализме. Тот национализм, который демонстрирует майданутые гопники во главе с тягнибоками и ярошами, конечно, был чужд Кобзарю. Но представлять так, будто он был доктринером-интернационалистом, – значит впадать в заблуждение. Кого считал Кобзарь врагами родной Украйны? «Проклятих жидiв», униата, ляха-конфедерата (шляхтича); «степи моi запродани жидовi, нiмоти (немцам)», - сокрушается Кобзарь, и мы его понимаем. Ну и москаля не жаловал. Да что там москали-ляхи! Отнюдь не в героическом виде представлены в его сочинениях гетманы и полковники, твердо стоявшие за союз с великим русским народом, с Россией. Поэтому советское издание «Кобзара» наполнено деликатными комментариями, например, такими: «В деяких творах… Т.Шевченко критично ставиться до Б. Хмельницького… Закиди на адресу Б. Хмельницького були своерiдною критикою тогочасногу ладу… Дещо однобiична оцiнка Богдана Хмельнiцького та Петра I зумовлена конкретно-iсторичными обставинами доби, в яку жив поет…».** Даже полковника Кочубея, заплатившего своей головой за верность Петру I и Российской державе, поэт подвергает остракизму, неприязненно указывая на его ордынское происхождение.

Что бы там ни твердили доктринеры, а Шевченко всё же был, прежде всего, поэтом национальной идеи, выразителем народного национализма.

Пользуясь случаем, признаюсь также, что мне на душу не ложатся политические агитки поэта (как Белову), хотя я тоже, человек в некотором роде общественный, и даже порой и воинственный. Нет, не люблю тарасовы агитки!

Другое дело – «Садок вишневий коло хати», «В гаю, гаю\ Вiтру немае; \Мiсяць високо,\ Зiроньки сяють… - стихи, полные лиризма, чарующей поэзии, ставшие народными песнями.

Другое дело - поэма «Гайдамаки», наполненная эпическими кровожадными героями, народными мстителями. Правда и тут следует сделать оговорку: вряд ли поэт славит Гонту (как можно понять Ю.Белова), на майдане зарезавшего своих малолетних детей (во исполнение гайдамацкой клятвы) и бросившего их трупы на съедение бродячим пасам (правда, потом одумался и все же похоронил тайком от гайдамаков несчастных малюток). Друзья мои! Перечитываю «Гайдамаков», и меня не покидает ощущение неизбывной тревоги, которая иногда доводит до бессонницы - кровавая резня «Колиивщины», с такой страшной силой изображенная в поэме, может повториться в ужасающем виде; только теперь «свяченi» ножи, освященные уже в униатских храмах, могут быть обращены и против «проклятих жидiв» (как в 18 веке), но, главным образом, против коммунистов, русского населения, православного священства...

Но все же высшим творческим достижением Т.Г.Шевченко считаю «Марию», - поэму, в которой, может, впервые в литературе явлен светлый образ Женщины в невыразимо поэтической красоте, непостижимо восхитительный, наполненный красотой жизни человеческой, образ и юной, и женственной, но и в то же время и бесконечно возвышенной Богоматери, пусть и не согласный с религиозным каноном. Не удивительно, что Б. Пастернак пытался в переводе повторить поэтический подвиг Кобзаря.

А теперь несколько слов по поводу судьбы сестер Шевченко, о которых справедливо печалуется автор публикации на страницах «Питерской правды».

Читаем: «Но остались крепостными его сестры. Он видел их тяжелую долю, когда уже свободным посещал родную Украину»… Сразу же возникает вопрос: «Почему им не помог ставший знаменитым брат, которого до ссылки в Оренбургский край с благоговейно слушали и в роскошных панских (помещичьих) усадьбах на Украйне, и в княжеских хоромах в Петербурге?». Но тут мне следует остановиться, ибо тема слишком деликатная, могут обидеться почитатели таланта Шевченко, к которым и я принадлежу. А нашему неугомонному публицисту, свирепо обличающему молодых партийцев, осмеливающихся вступать с ним в дискуссию при обсуждении актуальных общественных проблем, мстительно указывающему даже и на пропущенные запятые в тексте (обвиняя при этом их в невежестве, верхоглядстве, отсутствии культуры, шарлатанстве, и проч. и проч.) я, однако, всё же советую прочитать письма княжны Варвары Репниной поэту. И довольно, решительно ставлю точку.

Примечания:

*) Ю.П. Белов – член Союза писателей России, член ЦК КПРФ, член редколлегии «Питерской правды».

**) Отклонения в написании некоторых украинских слов от орфографии украинского языка связаны с проблемами ноутбука, который автору служит в качестве дорогостоящей печатной машинки.