Александр Илларионович Щербаков – коренной сибиряк, родился в 1939 году в селе Таскине Красноярского края, в крестьянской семье. В разных вузах окончил факультеты истории и филологии, экономики и журналистики. Работал учителем, корреспондентом краевых и центральных изданий, возглавлял Красноярское отделение Союза писателей России.
Александр Щербаков – автор более двух десятков книг, в т.ч. прозаических «Свет всю ночь», «Деревянный всадник», «Душа мастера», «Вечный клад», поэтических «Трубачи весны», «Глубинка», «Хочу домой», «Свет Родины», выходивших в Красноярске и Москве. Печатался во многих журналах СССР и России от «Нашего современника», «Молодой гвардии», «Уральского следопыта» до «Сибирских огней» и «Дальнего Востока». Заслуженный работник культуры России. Лауреат Международных литературных премий имени А.Н.Толстого и имени П.П.Ершова за произведения для юношества, финалист Бунинской премии (проза), дипломант Московского международного конкурса поэзии «Золотое перо». Живёт в Красноярске.
* * *
В недавний Пушкинский день рожденья – День русского языка – главную страницу нашего сайта открывала тогда статья Александра Илларионовича«И гордый внук славян…» И, продолжая праздничную тему, напомним здесь пока одно из стихотворений лауреата (позднее мы опубликуем целую подборку его стихов).
Скажи, луг росистый, скажи, бор сосновый,
Скажите, речные буруны:
Ну чем оно так, наше русское слово,
Тревожит душевные струны?
Ответь, отчий дом, свежим хлебом пропахший,
Согретый дыханием печи:
За что с юных лет слово русское наше
Люблю я до боли сердечной?
Шепните, заветные книжек страницы:
Зачем в одиночестве снова
Листаю я вас и, как отблеск зарницы,
Ловлю самородное слово?
Оно — и молитва, и клятва, и песня
В устах наших грешных и душах.
Неужто и впрямь победит чужебесье
И русское слово задушат?
Наверно, беспамятным быть и беспечным
Мне к слову родному негоже.
Не зря ж на кресте моём осьмиконечном
По-русски напишут: «Раб Божий...»
Однако сегодня наш победитель в поэтическом конкурсе и в публицистике выступит в непривычном для себя качестве, близком к миссии литературоведа.
* * *
АЛЕКСАНДР ЩЕРБАКОВ. А СУДЬИ ГДЕ?
В том, что книги наших писателей-патриотов известны менее чем авторов либеральных, мы виноваты и сами. У нас, по сути, нет критики. Ни в стране, ни в регионе. По крайней мере, явно недостаёт широкого обзора литературы и авторитетных оценок отдельных заметных произведений. Поневоле оглянешься на времена, когда всё это было: авторитеты, оценки, планки...
Недавно университетские филологи к годовщине памяти коллеги Галины Шлёнской собирали книгу воспоминаний о ней. Пригласили и меня к участию. Я согласился написать, но потом засомневался: мол, не настолько уж мы были знакомы, чтобы…
- А ты всё же напиши! – неожиданно развеяла мои сомнения дражайшая половина, казалось бы, далёкая от наших литературных занятий. – Между прочим, Галина Максимовна была настоящим профессором словесности, литературоведом и критиком. Она как-то приходила в гости к нам, в Совет ветеранов, и покорила всех эрудицией, неподдельной любовью к слову, к писателям, мигом выстроила шкалу: кто есть кто среди вашего брата.
Крыть мне было нечем. Я и сам думал о Шлёнской примерно так же, слушая её выступления или читая письменные работы, которые печатались в местных изданиях, в «Сибирских огнях», в столичных журналах. А когда пришло печальное известие о кончине её, на ум невольно пришла мысль, что вместе с нею уходит целое поколение истинных служителей русской словесности, глубоких знатоков её и неутомимых пропагандистов.
Да, представьте себе, таковые не были редкостью в наши времена. Литература считалась важным предметом духовного образования людей, а писательство – вполне серьёзным и нужным делом. И «смотрящими» за литературным процессом выступали авторитетные специалисты – критики и литературоведы. Не говоря уже о книгах наших авторов, выходивших в Красноярске или Москве, даже заметные публикации в журналах, в газетах подвергались тщательному разбору и получали свою оценку. Среди этих «смотрящих» вспоминаются издательские редакторы Маргарита Николаева, Галина Ермолина, критик Антонина Малютина, состоявшая в рядах Союза писателей и, конечно, Галина Шлёнская, остепенённая филологиня. Она, пожалуй, отличались скрупулёзностью анализа именно художественного мастерства того или иного автора. И оценки её становились, как правило, «окончательными», не подлежащими «обжалованию», к ним внимательно прислушивались наши читатели.
Между прочим, уже само наличие критиков подобного ранга служило заслоном на пути к печатному станку низкопробных сочинений, всяческой псевдолитературной халтуры, мутный поток коих ныне достиг угрожающих размеров. Невольно загорюешь о последних из могикан-словопоклонников, стоявших на страже качества художественной литературы.
А надо ли говорить о значении чуткого (пусть и не комплиментарного) критика для каждого писателя, особенно молодого? Кстати, та же Галина Шлёнская, как мне казалось, не проявляла особого любопытства к моим литературным опытам. Она никогда не писала отдельных рецензий на них, удостаивая разве что беглых упоминаний в обзорных статьях. Хотя позднее я убедился, что, в ряду собратьев по перу, «следила» и за мной, и знала о моих «творениях» больше, чем можно было предположить. Когда она задумала первую книгу воспоминаний о Викторе Астафьеве, то, приглашая меня к участию в сборнике, выказала немалую осведомлённость и в наших отношениях с покойным, и в содержании моих последних работ.
По сути, с этого момента и началось наше более тесное сотрудничество. Сначала Галина Максимовна позванивала мне и сообщала о продвижении своего мемуарного «проекта», уточняла какие-то детали в моём очерке «Хождение за «Царь-рыбой», отзывалась о работах, поступивших от других авторов, а потом наши беседы стали выходить за пределы этого сборника. Мы обсуждали книжные новинки, журнальные публикации, московские и красноярские, и вообще новости текущей «бучи, боевой кипучей». Чаще всего разговор касался того чудовищного снижения уровня культуры, который наблюдался (да и наблюдается) в этой самой «буче». В первую очередь, конечно, волновало нас состояние литературного процесса в стране и крае, падение издательской и писательской культуры и ответственности.
Притом отнюдь не всегда мнения наши совпадали, особенно если речь заходила о конкретных фигурах, прежде всего об Астафьеве. Разумеется, в общих оценках его творчества, его художественного дара мы были с нею единодушны, иначе бы диалог вообще был невозможен. Однако в отношении к некоторым деталям творческой манеры, да и взглядам на вещи, особенно в последние годы жизни, могли и расходиться. К примеру, однажды я привёл его слова по адресу известного писателя и учёного, слышанные мною: «Вон Федька Абрамов говорил, мол, культурки маловато, Витя, культурки…». Галина Максимовна с интересом восприняла это, однако с именитым коллегой-филологом не согласилась в корне. При своей изрядной эрудиции она всё же была пристрастным читателем и критиком, а на Астафьева вообще смотрела снизу вверх и, как на солнце, не видела на нём ни единого пятнышка. Хотя к тому времени они стали очевидными, ибо наш классик писал и говорил всё резче, без особой нужды прибегая к «непечатным» выражениям.
Помню, поспорили мы и насчёт его словотворчества, на мой взгляд, не всегда удачного. Однажды она радостно, как об открытии, сообщила мне, что встретила у Астафьева незнакомое словцо «взаболь», которое нашла весьма колоритным и выразительным. Но я не разделил её восторгов, заметив, что слово это, как минимум, малопонятное, не говоря уж о грамматической его сомнительности, чем обескуражил её. Она даже на время перестала звонить мне, наверное, заподозрив меня в глухоте к языку. Не меньшим для неё разочарованием стало моё равнодушие к астафьевской фразе «И открой в себе память», которую она поставила в заглавие сборника материалов к биографии своего кумира.
Но не подумайте, что пристрастность Шлёнской я считаю её недостатком или же ставлю ей в вину. Отнюдь нет. Осуждать скорее можно равнодушие иных критиков, готовых толковать произведение вкривь и вкось по заданию редакции либо из корысти. А «честная» пристрастность - более достоинство их, нежели порок. Обычно, полюбив автора, они оставались верными ему до конца, всячески привлекая к нему новых читателям. Именно «пристрастные» критики помогли немалому числу писателей обрести известность и общее признание. Скажем, у того же Астафьева это был видный критик Александр Макаров, о Распутине одним из первых заговорил Феликс Кузнецов, тоже авторитетный литератор, я даже помню его давнюю «благословляющую» статью в «Огоньке» под названием «Писатель родился». Ну, а Шлёнская, ещё живя на Алтае, стала опекуном тамошнего поэта Владимира Башунова.
Она и у нас, в Красноярске, горячо пропагандировала его как «тончайшего лирика, продолжателя есенинско-рубцовской традиции». Думаю, именно она познакомила Башунова с Астафьевым, и он бывал в Овсянке, приезжал и на похороны Виктора Петровича. А когда ушёл сам, то Галина Максимовна задумала провести вечер его памяти. И с такой идеей обращалась ко мне. Я, конечно, поддержал её предложение. Тем более что был немного знаком с Владимиром Башуновым. Мы вместе вели однажды секцию поэзии на краевом семинаре молодых. Владимир Мефодьевич, невысокий мужичок со сквозной бородкой, запомнился мне добродушием и открытостью истинного сибиряка. И стихи его были похожи на автора, искренние, сердечные. Вполне приличного уровня, может, впрямь равного тому, на который его ставила профессор изящной словесности.
Вашему покорному не повезло ни на «своего» Макарова, ни на Кузнецова, а в поле зрения Шлёнской он по-настоящему попал лишь в последние годы её жизни. После издания сборника «И открой в себе память», первого ежегодника «Стародуб», в котором я тоже участвовал, она стала привлекать меня к другим делам, связанным с наследием Астафьева, включая «Атафьевские чтения», где обычно председательствовала. А «вершиной» нашего сотрудничества и профессорского внимания ко мне стало любезное предложение «самой» Галины Максимовны вести мой юбилейный вечер. И поверьте, что она организовала и провела ту встречу достойно…
Последний «привет» от неё прилетел ко мне довольно неожиданно и, так сказать, заочным путём. Вдруг позвонил мой бывший однокашник Виталий Монастырный из Сосновоборска, преподаватель литературы, большой книголюб, и взволнованно поведал о встрече с профессором Галиной Шлёнской, которая провела беседу о современной литературе в их городской библиотеке. А когда дело дошло до вопросов, Виталий поинтересовался, что гостья может сказать о прозаике и стихотворце, его старом институтском приятеле. И она, размягчённая тёплым приёмом слушателей, не поскупилась на оценки, которые врождённая скромность не позволяет мне здесь повторить. Я попросил эмоционального приятеля не принимать за истину слова, сказанные гостьей под настроение, но мне (слаб человек!) всё же согрело душу, что они прозвучали из уст настоящего критика, тем более – заочно. Ведь «заглазная» похвала нам особенно приятна.
Увы, Галина Максимовна вскоре приказала долго жить. И я теперь могу лишь вместе с друзьями и коллегами поминать её добрым словом и сожалеть о том, что подобных служителей русской словесности, защитников и печальников чистоты родного языка, в нашей жизни остаётся всё меньше.
Как и тонких ценителей литературного мастерства. Где вы, наши въедливые критики и праведные судьи?
Никитин Владимир Степанович
Тарасова Валентина Прохоровна
Панкова Алла Васильевна
Куняев Сергей Станиславович
Тарасов Борис Васильевич
Воронцов Алексей Васильевич
Самарин Анатолий Николаевич
Страница "РУССКИЙ ЛАД"
