В эпоху введения совков во храм цивилизации и прогресса в порядке рецепции «общечеловеческих ценностей» настойчиво пытались изменить глубинные структуры народной души. Можно сказать, переформатировать национальное коллективное бессознательное в сжатые сроки. Замах был колоссальный. Подозреваю, что только бодрое невежество реформаторов спасло их от ужаса перед огромностью задачи: доселе никому этого не удавалось.
Ну, засучили рукава - взялись за дело: благо, СМИ все были в их руках. Ругали коллективизм, объявляли конкурентность универсальной и высшей ценностью, превозносили свободную личность, которой никто и ничто не указ, кроме её свободной воли и закона – ну сами знаете. В школе распустили пионеров с октябрятами, не говоря о комсомольцах. Объявили «деидеологизацию», воспитательную работу отменили, теперь учителя стали просто «оказывать образовательные услуги» - вроде починки унитаза или осветления волос, а воспитание – ни-ни. Оно и понятно: нельзя доверять воспитание совкам голимым.
И впрямь нельзя! То, что должно было прийти на смену, - было противоположностью тому, чему учили ДО ТОГО. Это была противоположная модель мира и человека. В Советском Союзе господствовала (и транслировалась в процессе воспитания-образования) общинная модель жизни. Общество и государство представлялось как большая семья-община. Все были «наши люди». Семья заботится обо всех своих членах, увещевает и при надобности наказывает заблудших, а члены семьи обязаны заботиться о нуждах целого: трудиться на общее благо и в целом делать, что велят. У членов семьи есть определённые права, сопряжённые с обязанностями. Прав без обязанностей не бывает. При этом семья тебя всегда поддержит: поможет, наставит, устроит на работу, не даст пасть на дно. В жизни, конечно, бывало по-разному, но модель была такая. И отклонения от неё казались «безобразиями». Эта семейственность, общинность жизни проявлялась буквально во всём, например, в том, что родители следили не только за своими детьми, но и за детьми своего двора (обычно это были сидящие на лавочках пенсионерки), и замечания делались любым, а не только своим детям.
В классе хорошие ученики обязаны были помогать неуспевающим, «подтягивать» их. Зачем? Такой вопрос даже не возникал. Как зачем? Чтобы наш класс не имел двоечников, которые «тянут класс назад», как выражалась наша учительница. Класс – это была тоже своеобразная семья-коллектив, где один за всех и все за одного. Я когда-то писала о пьесе В.Розова «Её друзья» 1948 г.: там друзья помогают слепнущей девушке закончить школу, разучивая с ней уроки со слуха.
Была обязанность всех трудоспособных трудиться. Можно сказать: «была всеобщая принудительная трудовая повинность». Сказать можно, но это – абсолютно не выражает существа дела. В том-то и штука, что это не была злая внешняя принудительность. Скорее это была некая патриархальная безальтернативность, традиция.
Я уже где-то писала, что тот мир напоминал во многом лагерь, но не Гулаг, как любят писать любители сильных выражений и нелюбители самостоятельных мыслей. Это был скорее пионерский лагерь: там о тебе заботятся, кормят, развлекают на свой лад, но бывает – скучновато. В той жизни-семье, в жизни пионерлагере часто не находили своего места люди неординарные, творческие. Неверно думать, как иногда пишут, что «система» отсекала всё талантливое, всё неординарное - ну, знаете, что принято писать на эту тему. Это не так! Но определённая стеснённость для неординарных людей – была. Видимо, это неустранимая черта семейных, общинных обществ.
По-видимому, нужно было медленно, постепенно расширять территорию свободы, как семья расширяет зону свободы растущего ребёнка. Нужно было постепенно вводить возможность индивидуального предпринимательства, малого бизнеса. Такая попытка была сделана, когда разрешили кооперативы. Однако этим надо было заниматься всерьёз, руководить процессом, не пуская его на самотёк.
Но пытаться переломить через колено или, точнее, выкинуть на свалку истории тысячелетнюю народную душу и на её место вставить новую, заёмную – совершенно провальная затея. Как бы ни прекрасна была эта «новая» душа, как бы ни привлекательна ожидаемая жизнь – ничего не получится. Изменения в народной душе если и происходят, то крайне медленно.
Какую же модель мира и человека решили насадить? Западную, капиталистическую. Это модель не общества-семьи, а общества-рынка, где каждый – индивидуальный торговец. Каждый за себя, никто никому ничем не обязан. Не смейте лезть в мою жизнь, как хочу - так и живу. Главное – privacy; это английское слово, не имеющее эквивалента в русском языке, выражало некую головокружительную новь. «Что не запрещено – то разрешено», – вещали апостолы новой жизни. Это звучало терпко, завлекательно и ново: не то, что сплошные совковые ограничения, нудные обязанности и стеснения.
Как это было понято и кем подхвачено? Как понято? Просто. Я – главный. Сказали же, что главное личность. Вот я и есть она. Что хочу – то и ворочу – вот как было понято. Подхвачено было в первую очередь теми, кто меньше всего был укоренён в жизни – криминальной и полукриминальной средой, которая необычайно распухла в 90-е годы. Тогда вообще бандюк стал героем времени, как когда-то Николай Островский или Паша Ангелина.
То, что общество-рынок требует жёсткого законопослушания, трепетного уважения к Закону – этого, разумеется, никто и не заметил. Русский человек как не уважал формальных законов и правил, так и не уважает. Он уважает справедливость и тех, кого считает её носителем и защитником. А формального права он не уважал и не уважает. Идеал правового государства никогда не был ему близок и привлекателен.
Как реагировала народная душа на эту травму? А вот как. Русский добрый, мягкий, семейный человек – озверел. Общим ощущением стало: всё позволено. Помните, как у Достоевского: если Бога нет, то всё позволено. Для русского человека если каждый за себя – то это именно и есть «всё позволено».
Я уже рассказывала где-то впечатливший меня эпизод. Мы сидели в ресторане с нашими итальянскими поставщиками и беседовали о том-о сём, в частности, кто в какой стране хотел бы и мог жить, кому какая нравится. Я спросила, мог ли бы мой итальянский собеседник жить в России. «Ни в коем случае!» - убеждённо ответил тот. – «Холодно?» - предположила я. – «Нет, люди злые», - столь же убеждённо, как о хорошо продуманном сказал он. Я очень удивилась и спросила, кто его обидел. И вот что он рассказал. Однажды он был в Минске (иностранцы плохо различают Россию и Белоруссию – для них это одно). Там в подземном переходе старик продавал сигареты, разложив их на перевёрнутом ящике. Вдруг старику стало дурно, он потерял сознание. Так вот прохожие, вместо того, чтобы помочь, стали растаскивать его скудный товар. «У нас бы никогда так не сделали», - повторял итальянец.
Это – маленькое проявление большого рыночного озверения. Почему же изначально рыночные народы – не озверевают, а наши – озверевают? От этого самого и озверевают – от несоответствия этой жизненной парадигмы народной душе. Наш народ по природе мягкий, душевный, семейный. Будучи насильственно выброшен из тёплого лона семьи, коллектива, лишённый его, коллектива, неусыпного контроля вместе с постоянной поддержкой, наш человек идёт вразнос. Раз справедливости нет – пропадай моя телега, - так в глубине своей говорит народная душа. Раз так - тогда тащи, насильничай, отпихивай конкурента от кормушки. Сказано же: человек человеку больше не друг, а конкурент в борьбе за блага. Схватишь, успеешь – молодец, не схватил – лох. Главное нынче деньги. Единственная стыдная вещь на свете – не иметь денег.
Вот истинный источник нашей всевозможной разнузданности, включая и знаменитую коррупцию.
Меж тем русский человек как был так и остаётся в глубине добрым и мягким. Тяготеющим к моральному суждению - по всем вопросам. Там где западный человек говорит о выгоде или об истине – русский человек на первый план выдвигает мораль (сдобренную изрядной дозой эмоций). Я уже давно пишу в ЖЖ, да и в СМИ тоже. На любой мой текст откликаются десятки читателей. И больше всего они пишут … да-да, именно о морали. У меня был один френд, живущий в Америке и считающий себя гражданином мира. Меж тем русская душа в нём осталась в прежнем виде: он постоянно меня воспитывал, словно я его отбившаяся от правильного пути сестрёнка-одноклассница и даже где-то писал, что заботится о моей душе (честное слово!). В этом морализме есть что-то умилительное, наивное, но в этом и слабость нашего народа: суждение ТОЛЬКО моральное – однобоко и, в сущности, поверхностно. Нельзя исключать, что на этом природном морализме сыграли жулики манипуляторы во время Перестройки. Им удалось обвести вокруг пальца наш народ разговорами о пресловутой «слезинке ребёнка», злых большевиках, и чувствительными повествованиями о благородных «поручиках голициных». Так что народная душа – это, возможно, единственная константа жизни народа.
Никитин Владимир Степанович
Тарасова Валентина Прохоровна
Панкова Алла Васильевна
Куняев Сергей Станиславович
Тарасов Борис Васильевич
Воронцов Алексей Васильевич
Самарин Анатолий Николаевич
Страница "РУССКИЙ ЛАД"
