Сергей Каширин. Предание из достославной истории Гдова о героинях града

Gdov gorod Фрагмент из книги С.И.Каширина о древней истории родного города:

Сергей Каширин. Гдов - город героических вдов. Изд. 2013.pdf

Наша публикация приурочена к празднованию во Гдове Дня города, которое состоится 16 августа 2014 г. Гдов, расположенный не реке Гдовке вблизи впадения её в Чудское озеро– сверстник Изборска (862 г) и ровесник России. - Ред.

…Чутко вслушиваясь в ночную тишину, Светка вдруг услышала…

Бой! Где-то неподалеку слышались грозные звуки ратного сражения. Но кто и с кем мог поблизости воевать? Ведь мужики-то ушли не на войну, а на мирную ночную рыбную ловлю. Взяли ли они с собой хотя бы мечи?..

Или, может, это ей показалось, почудилось?

Нет, ее сны почти всегда сбывались. Почти всегда. Полная самых неприятных предчувствий, она нахватила на себя какую-то одёжку и, не долго думая, выскочила из избушки. Во дворе, до боли в ушах напрягая слух, настороженно вслушалась и чуть не обмерла, окаченная ознобной волной страха. От озера, оттуда, куда мужики ушли на ночной лов рыбы, доносились приглушенные расстоянием крики и лязг оружия. Толком еще не понимая и не сознавая, что к чему, она стремглав помчалась от избы к избе, обливаясь слезами и крича:

-- Эй! Эй, вставайте! Вставайте, наших бьют! Наших, наших!.. На озере, на озере!..

Первая на ее заполошный зов выбежала из своих хором княгиня Мария Краса Русая Коса. На какой-то миг тоже приостановилась, прислушалась и звонко призвала:

-- Бабоньки! Девоньки! Мамы-жонки! Наши мужики в беде! Хватай, кто что может, и -- за мной. Выручать надо. Помогать надо. За мной!

И через минуту толпа поселковых женщин, не чуя под собой ни земли, ни собственных ног мчалась, запаленно дыша, бежала, летела, валом валила к берегу Чудо-озера.

А когда прибежали…

БАБЬЕ ПОБОИЩЕ

Ах, как они бежали, как бежали, как бежали! Словно ураганным вихрем подхваченные, неслись. Спроси кто, зачем бегут, и не ответил бы никто. Не женское это дело -- кровавое ратоборство, война. Но каждая знала: надо! Чуяла: надо! Сознавала: надо! И -- быстрей, быстрей, быстрей! Ой, мамочки, ой, мамочки, скорей! Не бежали -- по воздуху летели туда, откуда слышались лязг и звон мечей и щитов. А когда примчались…

А когда примчались, словно в столб, в каменную стену с разгона лбом врезались. Обмерли, замерли, онемели, оледенели. Страшная, жуткая их глазам предстала картина. Вся широко раскинувшаяся прибрежная отмель была сплошь устелена недвижными, иссеченными мечами, исколотыми копьями, истекающими кровью телами их поселковых мужиков.

Их мужиков! Их отцов, мужей и братьев.

И хоть бы один, хоть бы кто один пошевелился, шелохнулся, приподнял голову, посмотрел, привстал… Словечко бы, одно словечко, полсловечка бы кто вымолвил… Хоть бы один кто был живой… Все… Все недвижимы, словно вросшие в землю прибрежные гранитные валуны… Все полегли…Все до единого… Все… Подлым, коварным было внезапное нападение вооруженных до зубов и многократно превосходящих сил врага.

А кровищи-то! А кровищи! Неподвижные, бездыханные, мужики и мертвые сжимали в своих мозолистых ладонях рукояти мечей и топоров, и лежали лицом вперед, обращенным к врагу. Ибо ни один не дрогнул в бою, не кинулся вспять, и замер в такой позе, как будто продолжал сражаться. А возле каждого еще и гора вражеских трупов. Каждый, значит, дорого отдал свою жизнь. Каждый дрался один за семерых. А то и за десятерых. А князь Иван Гордый, так тот, пожалуй, и один против сотни. Вон сколько возле него поверженных.

Только разве теперь это утешение? Ведь их уже нет в живых, а враги…

А враги -- вот они, вот. Сразу видно -- сила несметная. Надменные, злобно самодовольные, закованные, как черепахи, в свои железные панцири, с огроменными щитами. К ряду -- ряд, к ряду -- ряд. Стена. Непробиваемая стена. Нет, это уже не дружина по сбору дани, не просто небольшая банда грабителей, а целое войско! Числом, конечно же, стократ превосходящее небольшую дружину поселковых мужиков.

Да, это было войско. Это была хорошо организованная, до зубов вооруженная чужеземная рать. Это было полчище отменно вымуштрованное на рыцарских ристалищах и закаленное во многих разбойных походах. В лучах уже выкатившегося из-за окоема июньского солнца жарко блестели медные шлемы, остро отточенные наконечники стрел, длиннющих копий, железные наплечники и огромные мечи. Жалко, убого выглядела замершая перед этой стеной беспорядочная, пестрая толпа одетых кто во что, а то и вовсе полуголых, в спешке не успевших и одеться, растрепанных баб. И высокомерные чужеземцы уже похотливо щерились в предвкушении ожидаемых утех. И…

И вот уж новость, так новость -- впереди этих нелюдей кто бы вы думали? А -- Ёська Блуд. Во, гад, а? Вот кто, оказывается, коварно привел их сюда, вот кто подсказал, что после празднования дня Ивана Купалы славянорусские мужики и не ждут никакого нападения, и после вчерашней медовухи не готовы дать должный отпор. Вот куда он втихаря умотал с праздника. Все высмотрел, вынюхал и донес, предупредил и науськал норманнов. Готовятся, мол, славянороссы, втихаря оружие начали ковать, так что лучше упредить, уничтожить, утопить в крови, перебить всех мужиков до единого. А к бабам по праву победивших подпустить производителей высшей нордической расы, чтобы не славяне, а высшая нордическая раса заселила пока еще не до конца разоренную Русь. Вот, внушил врагам, и вся тактика и стратегия.

Продал, сучара! Предал. Заплатили, небось, хорошо. Или, может, он и живет в поселке как давно засланный доносчик. Как шпион. И теперь стоит здесь впереди и похотливо щерится:

-- Ну, что?! Я же говорил, все моими… Все нашими будете! Все… И где ни ступит наша нога, все нашим станет…

И эти, приведенные им человекоподобные образины по-волчьи щерятся. А зырят-то как, как скалят выпирающие из ощеренных пастей клыки. Костлявые, замурзанные, поросшие жесткой щетиной горбоносые морды перекошены злорадной ухмылкой. Что, мол, красотки, не ждали? Принимайте гостей! Уж теперь-то, теперь они здесь полновластные хозяева, что захотят, то и сотворят. По праву победителей!

И слёзы горючим дождём брызнули из прекрасных глаз Светки Недотроги. И кто-то вскрикнул, как кричит смертельно раненая птица, и кто-то навзрыд зарыдал, и с безысходным отчаянием взвыла, заголосила, что-то бессвязно запричитала какая-то из совсем уж обезумевших от ужаса женщин. Ее вопль подхватила вторая, за ней третья, кто-то из них, захлебываясь и давясь слезами, схватился за голову, попятился, и вот уже завыли, заголосили, запричитали все. Вид изрубленных в клочья мужей, отцов и братьев, тошнотворный запах крови и злорадные ухмылки врагов исторгли у них такой неистовый, такой пронзительный вопль, который должен был пробудить и мертвых. Но, увы, не пробудил. Как лежали недвижно погибшие мужики, так и лежат. И тут из бабьих глоток вырвался ещё более горький, ещё более отчаянный крик:

-- О-о-о!.. У-у-у!. . А-а-а! Да что же с нами теперь будет?..Да как же нам теперь жить?..Вечный плен? Надругательство? Рабство? А у нас же по куче мал-мала меньшей малышни… А у нас же еще и наши старенькие отцы-матери… Да у нас же еще и наши престарелые дедушки-бабушки… Да у нас же…

И великой болью переполнилось чуткое сердце Марии Красы Русой Косы. Великой болью и великой жалостью, и великой ненавистью к врагам.

-- Тих-хо! Тих-хо, бабы! -- раздался её властный, командный голос: -- Тих-хо, я вам говорю. Тих-хо!

И все разом осеклись, давя в себе рыдания, притихли, умолкли, устремив на нее полуслепые от слёз глаза. А она, шагнув вперед, величественно, гордо распрямилась и призывно вскинула руку:

amazonki 3 -- Мужайтесь, женщины! Мужайтесь, родненькие! Негоже нам, славянорусским мамам-жонкам, перед этой инородческой мразью слабость выказывать. Не гоже! Памяти храбро сражавшихся и смертью храбрых в неравном бою павших мужиков наших недостойно. Так отмстим же за них! Не сникнем! Не дрогнем. Бей их, гадов! Бей! А этого…

Гневно сверкнув очами, она указала на попятившегося Блуда:

-- А этого подлюгу не убивать, живьем взять. Кастрируем его, хазарина, оскопим… Чтобы и не множилось их поганое племя… Мужское его хозяйство ему вырежем… Как похотливого кобеля повесим!

И надо же -- эти ее слова не просто ободрили -- зажгли, воодушевили толпу. И княгиня еще звонче, еще решительнее возвысила голос:

-- За мной, бабоньки! За мной! Бей их, рази, громи! Вперед!..

Это был страшный, громовой, героический призыв к бою. Призыв к мести. К отмщению.

И свершилось невероятное.

Нечто дотоле нигде не виданное и не слыханное.

Для чего праматерь всего сущего матушка-Природа создала женщину? Да по образу и подобию своему -- для материнства. Для того, чтобы давать жизнь. Чтобы любить и продолжать жизнь. Чтобы продолжать и преумножать род человеческий. А тут…

А тут произошло нечто до невозможности противоестественное. Противоприродное. Десятки, сотни, тысячи женских голосов, десятки, сотни, тысячи женских проклятий слились в единый, леденящий душу женский вопль, в единое пронзительное проклятие. И град увесистых булыжин обрушился на головы вражеского воинства. Бах! Бах! Бах! Трах! Ах! Ах! И точно порыв внезапно налетевшей бури, точно ураганный смерч, точно все сметающая на своем пути гроза, вся словно обезумевшая бабья орава ринулась в рукопашную. В рукопашную -- против закованных в броню чужеземных ратников. О-о-о! У-у-у!

У-у, что творилось! Это был нигде и никогда ранее не виданный бой. Это было не рыцарски стройное, тактически грамотно организованное сражение, которое ведется по четким, неоднократно опробованным правилам ратного боя, а нечто до обалдения невообразимое. Шум, вой, гам, тарарам, злобно оскаленные в истерике зубы, растрепанные волосы, горящие дикой ненавистью глаза. Будто не видя вскинутых им навстречу копий и обнаженных мечей, кто с чем, кто с огородной тяпкой, кто с навозными вилами, кто с лопатой, кто с домашним топором, кто с серпом, кухонным ножом, а кто и вовсе без ничего, с одними только голыми кулаками да истошными воплями женщины -- женщины! -- перли напролом, и не было силы, которая могла бы их остановить. Ибо в их сердцах вскипела, в их жилах взбурлила и всклокотала горячая кровь их свободолюбивых отцов и дедов, в душах возопили все поколения их гордых предков. И всеми владело одно общее чувство -- могучий материнский инстинкт, подвигающий женщину на самопожертвование. На все, даже на верную смерть ради спасения, ради жизни своей кровиночки, своего дитяти.

Так ласковая домашняя кошечка, не заботясь о себе, свирепым тигром бросается на огромного волкодава, вознамерившегося сожрать ее беззащитных котяток.

Так беспомощная, слабосильная, совершенно не способная ни к какой драке наседка, самоотверженно жертвуя собой, кидается на зубастого, ядовито вонючего хоря, изготовившегося передушить ее цыпляток.

Так крохотная пичужка коршуном налетает на подкрадывающегося к ее гнездышку кота, чтобы спасти своих желторотых птенчиков..

Такой был порыв!

Такой был бросок!

Такой был натиск!

Молния не могла бы ударить так стремительно, как ошеломляюще яростной была эта атака.

Поздно, поздно и несподручно уже было обалдевшим норманнам отбиваться мечами и копьями. И щиты не помогали: слишком уж близко, почти вплотную они этих сумасшедших баб подпустили. И вот уже и моргнуть не успели, как на плечах, на шее, на спине у каждого во мгновение ока скопом повисло по десятку их, вопящих, визжащих, кусающихся, царапающихся…

Стервы! Ведьмы! Фурии! Вмиг образовалось некое человеческое месиво, припадочно дергающийся, копошащийся клубок не пойми где чьих перекошенных рож, по-змеиному извивающихся разгоряченных тел, дрыгающих ног, рук. Истинно -- собачья свалка.

Опамятовавшись от замешательства, закованные с головы до пят и вооруженные до зубов рыцари все же попытались отбиваться, надеясь восстановить расстроенный боевой порядок. И страшно, жутко было видеть, как басурманские копья вонзаются в нежные женские груди, как остро отточенные мечи врубаются в мягкие, ничем, никакими воинскими доспехами не прикрытые девичьи плечи, но на месте павших в бою красавиц тотчас вставали другие, и бабы -- простые бабы, как сказали бы ныне, обыкновенные домохозяйки, колют, рубят, бьют, секут чем ни попадя ненавистных им чужеземцев. Бах, бах! Бац, бац! Хрясь, хрясь!

А из поселка на подмогу сражающимся гурьба за гурьбой, ватага за ватагой подбегали и те, кто почему-либо замешкался прибежать вместе со всеми. И все плотнее и плотнее, все теснее и теснее сжималось кольцо жаждущих мести славянорусских мама-жонок. Где уж тут обалдевшим рыцарям думать о каком-то хотя бы мало-мальском подобии ратного строя, о правилах благородного рыцарского боя! Разве это война? Разве это сражение? Это… Это..

Ряды закаленных в ратных походах рыцарей качнулись, расстроились, смешались. На лицах отразилось крайнее изумление и замешательство. Некоторые обалдело встряхивали башкой, точно пытаясь отогнать дурной сон, у других губы искривила идиотская гримаса. Никогда, никогда и нигде не бывали они в такой переделке, и ни в какой стране никто с ними не сражался с такой поистине безумной отвагой. То один, то другой, а затем уже и целыми группами считавшие себя непобедимыми вояки ошарашенно рванули наутёк. Но бежать в железных доспехах так быстро, как одетые в легкие платьишки женщины, они не могли. А тут еще, на беду, под ногами рытвины, ямы, кочки, камни, и первого же беглеца тотчас настиг карающий удар. Кто-то из преследующих баб со всего маху врезал ему по затылку тяжеленной огородной мотыгой. Из расколотого черепа и из ушей хлынула нордическая кровь.

Та же участь постигла и второго, и третьего. Сзади по башке -- бац, бац! Бах, бах! Хруп, хруп! С пятого, с десятого, с очередного голову снесли, срубили, как кочан капусты. На бегу разбиваясь на группы и кольцом охватывая удиравших, мамы-жонки сбивали их с ног. Одного -- подножкой, другого дубиной по хребту, третьего глушили ударом обуха . Так перед убоем на мясо обычно они в своем домашнем хозяйстве глушили свиней. А тех, кого ловили живьем, валили на землю и…

В четыре руки -- за голову, четыре -- за ноги, и круть-верть, круть-верть башку в одну сторону, туловище -- в другую, только позвонки в свернутой шее хрустнули. С надменными вояками поселковые домохозяйки разделывались так, как с пойманными для супа заполошно орущими петухами и курами. И вскоре широкая приозерная равнина была густо устелена телами доблестных норманнских беглецов, и головы у всех были повернуты так, что лицо находилось там, где должен быть затылок.

И час… Целый час, битый час… А, может, уже и два… А может, и все три часа шла эта жестокая битва. Впрочем, какая битва -- побоище. Ибо это было именно побоище. Да еще какое -- бабье. Бабье побоище, в котором беспорядочная, не организованная, не обученная ратному делу толпа остервеневших женщин беспощадно била, разила, уничтожала врагов. И продолжалось это беспощадное побоище до полного разгрома, до тех пор, пока не осталось ни единого из считавших себя непобедимыми норманнских вояк.

И свершилось небывалое. Свершилось ни дотоле, ни после того нечто не укладывающееся в человеческом разумении. Мир не ведал и доселе не ведает, мировая история и ране не знала и поныне не знает такого, чтобы считавшиеся слабым полом женщины, простые, попросту по-русски их называя, бабы разгромили, в пух и прах разнесли, раздолбали вражескую армию, одержали военную победу. В ряду тех нескончаемых, редчайших, уникальных в истории деяний, чистота и сокровенный смысл которых превосходит значимость всех известных в мире побед, это была победа уникальнейшая.

А между тем в истории об этом вы нигде не найдете ни строки. В писаной, разумеется, истории. Почему? Ну, об этом уж вы сами думайте-гадайте, но только в предании, то есть в устной молве, в памяти людской сохранились о том смутные, за далью времени полузабытые сведения. Да и то скупо, без желательной обстоятельности, ибо не едва ли не в одном только древнерусском городе Гдове. То есть там, где это когда-то произошло. А в том, что это было, можете не сомневаться. Ибо предание -- это из рода в род, из поколения в поколение передающийся рассказ о каком-то реальном событии. Не было бы события, не о чем было бы и вспоминать. И мы сегодня можем только гордиться тем, какими мужественными, какими самоотверженными, какими героическими были наши славянорусские мамы-жонки, именуемые впоследствии амазонками.

И еще вот о чем нельзя не сказать, вот о чем непростительно умолчать. Это была не просто самая героическая, но и судьбоносная страница в долетописной истории древнерусского города Гдова. Тогда, может, еще и безымянного. Но не одолей тогда иноземных захватчиков славянорусские женщины -- не было бы больше на свете ни самого Гдова, ни даже какого-либо воспоминания о нем.

Сергей Каширин. Гдов - город героических вдов. Изд. 2013.pdf